4 ноября была очередная годовщина смерти Всеволода Кочетова... Вообще-то, я не собирался никак её «отмечать», — но вдруг пришла в голову мысль, которая показалась важной. Может быть, она важна только для меня, не знаю...
Я задумался над тем, что значит Кочетов именно лично для меня. Про то, чем был Всеволод Анисимович для народа, я говорил уже много раз... вряд ли есть смысл повторяться. Но вот лично для меня...
Уже говорил и об этом, но есть смысл повторить: моё детство пришлось на первые «постсоветские» годы. Это было такое своеобразное время. Старый порядок рухнул, новый... долгое время воспринимался примерно так, как сейчас многие россияне воспринимают Украину. Наверное, живущим сейчас, — тем, кто помоложе, — трудно себе это даже вообразить... а тогда казалось, что как раз на территории Украины какая-то стабильность, а у нас тут — не «черная дыра», конечно, но что-то вроде.
В общем, для коммуниста, — да и для любого, кому просто был ближе Советский Союз, — тогдашняя российская действительность представляла собой этакое минное поле. За несколько десятилетий мин на нём было установлено очень много, — некоторые устанавливали сверху профессионалы, обслуживавшие «постсоветский» режим или готовившие его установление ещё при СССР, а другие по собственной глупости раскидывали «борцы с режимом», — и пройти, не подорвавшись, было почти невозможно... тем более, что тут подрыв означал не гибель сразу, а принятие неправильного взгляда на мир, то есть смерть, растянутую во времени... такую смерть, когда погибший (для революционного движения) человек даже не мог понять, что погиб. С каждой миной были связаны ложные надежды, — надежды, что можно сравнительно легко и быстро то ли вернуть Советский Союз, то ли построить что-то новое, которое будет ещё лучше, будет как Советский Союз, но без его недостатков.
И вот на этом минном поле обнаружилась тропинка. Она заканчивалась воронкой от взрыва — человек, который её проложил, тоже подорвался... но благодаря его усилиям всем стала видна безопасная тропинка, — и он, ценой своей жизни, сделал безопасной ещё одну «клетку» этого широкого поля.
Вот таким человеком, который проложил на «постсоветском» минном поле тропинку, и был для меня Всеволод Анисимович Кочетов. Он тоже подорвался, — я понимаю это сейчас и, в общем-то, понимал тогда, лет уже двадцать назад, когда начинал знакомиться с его творчеством. Он подорвался, — но эта тропинка была им проложена. А ведь успешный советский писатель, каким был Кочетов после «Журбиных» (но до всего остального), мог и просто не ходить по опасным местам. Мог просто всё одобрять, — как одобряли в те решающие годы многие, и как, несомненно, хотелось одобрять ему самому... это ведь, вообще говоря, не так уж и легко, становиться не совсем своим в государстве, которое ты искренне любишь и считаешь своим, которому хочешь служить, которое хочешь воспевать. Но Всеволод Анисимович пошёл по опасным местам, — потому что не мог иначе. Лично ему это не дало ничего, — ничего, кроме, разве что, чувства выполненного долга.
Комментариев нет:
Отправить комментарий