Всё намёками да намёками...

Считаю нужным продолжить разговор о романе Кочетова «Братья Ершовы». Это, по-моему, стоит сделать хотя бы из-за того, что Всеволод Анисимович — один из наиболее даровитых русских писателей второй половины прошлого века... и очень несправедливо, что его помнят, главным образом, в связи с одним из самых неудачных романов и самой отвратительной экранизацией.

Пожалуй, в полной мере понять, чего хотел сказать автор "Братьев Ершовых", можно, лишь хорошо разобравшись в металлургии. Упрекать автора за это нельзя: Кочетов ставил перед собой цель раскрыть поэзию труда, он вполне сознательно писал книгу так, чтобы у читателей появилось желание получше познакомиться с металлургией (а то и посвятить ей жизнь, если речь идёт о читателях молодых). И всё же, роман написан для широкого круга читателей, в который входят и такие, которые в металлургии не разбираются и не обязаны, - во всяком случае, таково будет моё допущение.

Как уже говорилось, книга вышла в свет тогда, когда в Советском Союзе вовсю экспериментировали с "децентрализацией" и "передачей полномочий на места". В отличие от "разоблачения культа личности", эта самая "децентрализация" поначалу встречала понимание и сочувствие среди достаточно широких масс трудящихся, - в том числе, похоже, и среди людей, с которыми более-менее тесно общался Кочетов. Но как к этому скольжению в сторону "свободного рынка" относился сам Всеволод Анисимович? Если не вчитываться, то можно подумать, что "децентрализации" сочувствует и он сам, - в "Братьях Ершовых" одна из сюжетных линий связана как раз с тем, что на Металлургическом заводе вводится "децентрализованный — новый — порядок ремонта", что даёт положительный экономический эффект; против этого "нового порядка" (за возврат к централизованному порядку, с отдельным ремонтно-монтажным цехом) выступает "негодяй" Крутилич, в защиту его - ряд "положительных" персонажей, во главе с директором завода Чибисовым и (тогда ещё) обер-мастером доменного цеха Платоном Ершовым. Понять, кто тут прав, не будучи металлургом (и не зная конкретной обстановки в советской металлургии конца 50-ых годов прошлого века), очень трудно, но... ключевой довод защитников "нового порядка" таков:

— Дай мне, Антон Егорович! — Платон Тимофеевич встал, вышел к директорскому столу, собрал в горсть усы, кашлянул. — Видите ли, товарищи, первое слово должен сказать я и никто другой. Почему? По той причине, что я первый предложил нашему доменному цеху отказаться от услуг ремонтно–монтажного цеха, РМЦ. Меня, как всем ведомо, поддерживал тогда и начальник цеха и — чего говорить — весь коллектив. Какие были наши обоснования? Кто запамятовал, подскажу. Мы шли в своих рассуждениях от того, что доменные печи стали сложнее, чем были раньше, что ремонты в наших условиях, когда дорог каждый час, должны вестись только скоростными методами, а вести их будут так только те, кто заинтересован в высокой производительности печей, в том, чтобы как можно меньше простаивать и как можно больше получать металла. А кто есть такое заинтересованное лицо? Он сам, доменщик. И жизнь, товарищи, показала нашу правоту. От услуг РМЦ отказались, все текущие ремонты ведем сами, скоростными методами, и только на ходу печей. Управляемся с этим в самых сложных условиях. Почему? Да потому, что доменщик свою печь знает как самого себя. А ремонтник из РМЦ? Может он ее так знать? Нет, не может

Тут, разумеется, можно сразу начать цепляться к тому, что подход, при котором главное "как можно больше получать металла", является ущербным по самой своей сути (просто потому, что ставит "металл" выше получающих его людей, безопасность которых молчаливо отводится на второй план... и, к тому же, ставит количественные показатели итогов работы выше качественных), - но, повторю, вынести окончательное суждение здесь очень трудно, не будучи металлургом. Металлургическихподсказок автор читателям не даёт, - и им остаётся только задаться вопросом, а так ли хорошо доменщики знают самих себя, и следить за сюжетом. И вот, по сюжету, на одной из печей, за работы на которой отвечает наследный доменщик Андрей Ершов, происходит авария; Андрей пострадал, но на тот вечер у него намечалось свидание с Капитолиной Горбачевой (она училась на врача, то есть, можно сказать, готовилась стать централизованным ремонтником людей), поэтому...

Андрея отвезли на машине домой. В больницу ехать он отказался, хотя врач настаивал. «Мелочи! — сказал врачу, бодрясь через силу. — Из–за этого валяться по больницам? Что вы, доктор!» Словом, обманул медицину и был этим очень доволен. Дома почувствовал озноб и лег под одеяло. Но одеяло своим прикосновением вызывало боль в теле. Сбросил одеяло — стало холодно. Натянул — снова больно. Стал зло и отчаянно вертеться, подходящего положения так и не находил.
Беспокойство усиливалось еще и оттого, что вечером он должен был встретиться с Капой. Собрались погулять по осенним паркам. Капа сказала, что очень любит ходить по опавшим листьям, они так приятно и успокаивающе шуршат под ногами. И вот она будет его ждать, а он не придет… Нет, этого не может быть, чтобы он не пришел, не может. Когда время приблизилось к условленному часу, встал, оделся…Капа сразу же увидела его состояние.
— Вы с ума сошли, Андрей! — воскликнула она. — Вы же очень больны. Немедленно идите домой!
Он улыбнулся и, чувствуя, что падает, крепко ухватился за руку Капы. Капа поддержала его.
— Какой глупый человек! — сказала она. — Как можно в двадцать четыре года мальчишествовать? Что я буду с вами делать?
— Не знаю, — ответил Андрей, с трудом удерживая равновесие. Он улыбался с полузакрытыми глазами. — Совсем не знаю. Что хотите. Я вас люблю.
Руки Капы, поддерживавшие его, дрогнули.
— Постойте тут минутку, — сказала она, подводя его к садовой решетке. — Подержитесь за ограду. Я сейчас вернусь. Только не падайте.
Она вернулась в такси. Андрей сидел возле решетки на земле, уткнув голову в колени. Стала его поднимать.
Шофер всякое видывал на своем шоферском веку, его ничто и никогда не касалось. Но тут он не выдержал, помог посадить Андрея в машину. Капа знала, что он думает. Он думал, конечно: «Такая молоденькая, такая симпатичная и вот уже с алкоголиком возится». Но ее это нисколько не заботило и не смущало. Пусть

Получается, не так-то и хорошо доменщики знают самих себя, централизованный ремонт нередко бывает нужен им самим, а до времён, когда профессии отомрут и все, "централизованно", будут получать знания и навыки, достаточные и для "собственно производственной" деятельности, и для "ремонта", ещё достаточно далеко...

В первой сцене, где перед читателями предстаёт Дмитрий Ершов, между ним и Искрой Козаковой происходит вот такой диалог:

На этот раз Дмитрий Ершов не молчал.
— Вы в судьбу верите? — спросил он.
— В судьбу? Как–то не размышляла над такой проблемой.
— Зря.
— А почему вас интересует — верю я в эту судьбу или не верю?
— Потом скажу. Не сейчас. Сегодня у вас не то настроение. Сегодня я про другое полюбопытствую: надолго к нам приехали? На время или насовсем?
— Вы задаете вопросы, на которые трудно ответить. Ну как я вам могу сказать: насовсем? Бежать не собираюсь, но вдруг какие–нибудь обстоятельства…
— Понятно, — перебил он. — Только нам, трудовой кобылке, определено навечно прирастать к месту. Интеллигенция может свободно перемещаться. Ей везде готов и стол и дом.
— По–вашему, она, эта интеллигенция, что–то вроде попрыгуньи–стрекозы?
— Есть такое в ней, есть. — Он остановился, закурил на ветру, пряча в ладонях спичку. — Немцам служили из вашего брата.
— Из вашего тоже такие были, — резко ответила Искра. — Были такие братья, нечего говорить.
— Что? — Дмитрий остановился. — Какие братья? О ком вы?
— О тех же, о ком и вы, — кто немцам служил. Из разных они были, товарищ Ершов. Тут категорией труда не отделить одного от другого. И вообще я не понимаю, взялись меня провожать, а изо всех сил прорабатываете интеллигенцию, к которой я принадлежу. Не очень–то это дружелюбно

В дальнейшем выясняется, что у Дмитрия гитлеровцам именно что брат служил (родной), а его лёгкая неприязнь к интеллигенции имеет сугубо личные мотивы (поскольку, по общему мнению, отца Дмитрия выдал оккупантам именно интеллигент, заводской инженер). В конце концов, Дмитрий "раскаивается" в тех воззрениях, которые выражал в начале произведения: "Не было, нет и не будет силы, которая бы смогла подмять рабочий класс под себя, — продолжал Дмитрий. — Мы, рабочие люди, стоим туго плечом к плечу, каждого зовем — хотите с нами заодно, становитесь рядом, не выдадим, не оставим, не бросим. Наше дело честное, за него великой кровью плачено. А из–за вас только тень на советскую интеллигенцию наводится. По вас, по таким вот, иной раз судят люди обо всей интеллигенции. И я грешил, не боюсь признаться. Теперь просветлел, разобрался что к чему. Вы не интеллигенция, а так… возле нее что–то. Советская интеллигенция иная. И вы не с ней, а против нее идете. Вы вот хотели в порошок стереть инженера Козакову или еще вот нашего директора товарища Чибисова: Средств, как говорится, для этого не жалели. Может, где в ином месте вы бы их и стерли, где коллектив послабже. Но у нас кто же дал бы вам это сделать?", - чем начисто лишает свои прежние слова всякой ценности.

В общем, как бы сильно Кочетов ни сочувствовал рабочему классу, сколь бы остро не ощущал появившуюся в советской интеллигенции внутреннюю гниль, - а, всё же, не мог пойти против "морально-политического единства советского общества" и собственной общественной прослойки. На этом примере хорошо видно, что рабочему классу не следует полностьюдоверять никаким интеллигентам, — даже наиболее честным, даже наиболее сильно сочувствующим его делу. И если на этом месте у Вас, товарищ Читатель, возникнет вопрос: а сам-то пишущий чьих будет, — то это будет совершенно правильно. Российские рабочие сделают большую глупость, если опять полностью доверятся «своим интеллигентам», — и величайшую глупость, если доверятся мне и таким как я. Нас, интеллигентов, рабочему классу следует использовать, — постоянно внимательно присматривая за нашей деятельностью и, в случае чего, без промедления применяя к нам кнут.

И ещё о Дмитрие Ершове (один из центральных образов романа, как-никак). В Искре Козаковой он ищет «то, чего не было и уже не будет в Леле», — то есть, возможности для себя обзавестись потомством. Кочетов очень мягко и ненавязчиво отказывает герою в таком праве. И это, по-моему, самый спорный поворот во всей книге: получается, фашисты изуродовали лицо Дмитрия, сделав его внутреннее уродство очевидным для всех, - и они же искалечили Лелю (к слову, ещё ведь выходит так, что Леля не струсила, и в итоге стала калекой, а её бывший возлюбленный Степан Ершов струсил, и, в итоге, вернулся в родные места здоровым), опосредованно лишив Дмитрия возможности иметь наследника. Учитывая, что первое появление Дмитрия на страницах книги связано с его (весьма путанными, не вполне понятными для него самого) рассуждениями о "судьбе", - становится страшновато.

Чтобы закончить с образом Дмитрия Ершова — ещё одна небольшая подробность. В книге много раз говорится о том, какой он хороший, передовой, ценный работник, однако... "Искра пришла на блюминг. Дмитрий, увидев ее, передал управление станом другому оператору. Вышли из кабины на тесную железную площадку. Сюда долетали брызги огненной окалины и падали на железо возле ног". И ещё раз - в самом конце, для верности: "Кто–то положил ему руку на плечо. Обернулся: Чибисов. С директором в кабину стана поднялись главный инженер, еще инженеры из заводоуправления и из цеха и трое незнакомых, по виду иностранцы. Они заговорили, и Дмитрий понял, что это англичане. Они обращались к нему. Передал стан помощнику. Стал через переводчика отвечать на вопросы о производительности стана, о весе слитков, о заработке, о составе семьи", - производство-то, оказывается, вполне может обойтись совсем без этого "ценного работника".

И о некоторых других любопытных изгибах сюжетной линии, — совсем коротко и без цитат. «Положительный» директор завода Чибисов, которого давит «сверхъестественная централизация», кичится тем, что "знает своих людей", - но, в итоге, получается так, что он не знает как следует даже собственную секретаршу. Гитлеровский пособник инженер Воробейный, как уже говорилось, — своеобразный «двойник» Чибисова, «главный злодей» Орлеанцев - Дмитрия Ершова, а «изобретатель-неудачник» Крутилич, видимо — «двойник» всей городской партийной организации (как многочисленные патенты на никому не нужные "изобретения" не делают его настоящим изобретателем, так и партбилеты не делают этих пустых болтунов коммунистами). Впрочем, внепартийного коммуниста Гуляева, который, по сути дела, сделал за городских партийцев всю их работу, автор почему-то не пощадил, выставив «алкоголиком» (роман начинается с того, что старый артист невольноспаивает художника Козакова) и «неудачником» ("неудачи" заключаются в том, что Гуляев не может помочь вообще всем); его успехи предстают как следствие (природной) силы характера и большого жизненного опыта, смыслового ударения на его сознательности не делается (хотя это и не скрывается).