Как два различных полюса...

Разговор о романе Всеволода Кочетова "Чего же ты хочешь?" закончить мне хотелось бы рассмотрением своеобразной сюжетной линии, которую можно обозначить, как "красно-коричневую". Это может кому-то показаться странным, но в своём самом, пожалуй, известном произведении Всеволод Анисимович, по сути дела, подталкивает читателей к мысли о том, что между коммунизмом и фашизмом есть нечто общее.

Пятнадцать лет назад, когда был очередной "юбилей" публикации "Чего же ты хочешь", некто Евгений Попов, - считающийся, видимо, литературным критиком, - заметил один из подобных "намёков" Кочетова и «прошёлся» по нему: 

"4 «Сегодня они вновь маршируют под своим красным знаменем…» Ой, опасная фраза для советского писателя, вызывающая неконтролируемые ассоциации у несознательной части советского населения, и без того распевавшего частушку следующего идейно-ущербного содержания:
Есть на свете три бандита,
Гитлер, Сталин и Никита.
Гитлер резал, Сталин бил,
Никита голодом морил", - 

показав, тем самым, свои выдающиеся способности, как литературного критика. Дело в том, что таких "опасных фраз" в романе Кочетова четыре, и чтобы не заметить тут не отдельную фразу, но линию, нужно быть... собственно, остроумным российским литературным критиком Евгением Поповым, с использованием которого нынешняя редакция журнала "Октябрь" (тираж в "нулевые" годы - порядка 4 тысяч экземпляров, в десятые - порядка 1 тысячи; для сравнения, при Кочетове - порядка 150 тысяч  ) отмечала юбилей самой прославленной публикации в истории своего издания.

Три (из четырёх) "эпизода", в которых Кочетов обращает внимание читателей на похожесть фашизма и коммунизма, очень просты, и не требуется больших умственных усилий, чтобы понять, что писатель имел в виду.
Первый встроен в диалог Феликса Самарина и Ии Паладьиной, происходящий вскоре после их знакомства:

– Слушайте,– Ия сняла свою руку с его руки, – а вы мне нравитесь все больше. Я очень хотела встретиться со святым, но на моем пути попа дались только грешники. А грешники так заурядны, так стандартны, будто вырабатываются на конвейере. Заранее знаешь, что и как каждый из них сделает, что скажет, как поведет себя, как будет на то или иное реагировать. Святые же, хотя их и малевали по строгим канонам соответствующих икономазных школ и весьма по виду единообразны, в сущности своей непознаваемы. Что такой скажет, как поступит – никогда не угадаешь, нет. А я вам какой кажусь – грешной, безгрешной? Понятной, непонятной?
  – Грехов ваших не знаю. Но что касается непонятности, то не очень-то вы понятны. Скорее, просто непонятны. Если, конечно, и это все вы не играете. Сейчас многие начитались разного алогичного, потустороннего и осваивают стиль жизни не столько земной, сколько надземный. «Друг мой, – декламируют, – я очень и очень болен». Больным сейчас быть моднее и интеллектуальней, чем здоровым. При том формулируется это так: «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп». Для замутнения разума годятся, как видите, строки даже тех поэтов, которых диспутанты терпеть не могут. Все годится. От одного я слышал и такое высказывание: «Обратите внимание, какие у нас девушки в последние годы стали пикантные, изящные и привлекательные. Тоже последствие ликвидации культа личности. Тогда они ели слишком много картошки: ничего другого не было – и злоупотребляли физкультурой».
  – Позвольте, позвольте! – Ия встала из-за стола.– Кто же вам та кое сказал?
  – Один парнишка. Имеет ли это значение?
  – Имеет! -Ия поспешно рылась в бумагах, набросанных на подоконнике.– Вот! – Она выхватила из пачки газету, развернула ее, стала ли стать страницы. – Слушайте… Я перевожу с французского. Слушайте! «Не даром же в Германии говорят о „медхенвундер“ – немецком „девичьем чуде“, которое приятно изменило внешность девушки. Она все меньше по ходит на мускулистую валькирию, которую так ценили нацисты и сходство с которой объяснялось злоупотреблением картофелем и спортом». Это статья французского журналиста о неонацизме в ФРГ. Как вам она нравится? То, что говорят о немках, ваш парнишка приложил к нашим девчонкам, да еще и культ личности приплел. Кто он такой? Может быть, я его знаю?

Тут всё настолько просто, что чуть ниже Кочетов вкладывает в размышления Феликса такую оценку: "Феликс не видел смысла в том, чтобы рассказывать Ие о недоучке, выболтавшем ему эту чушь о вреде картошки и физкультуры для девиц". Если главари германского фашистского режима, в числе прочего, заботились о физическом развитии представителей (и, в частности, представительниц) "высшей расы", - то... нужно обладать слишком выдающимися умственными способностями, чтобы из этого сделать "вывод", что всякое иное правительство о физическом развитии граждан заботиться не должно, дабы не стать похожим на фашистское. Подобные "интеллектуалы", требующие, например, сворачивания тех или иных социальных мероприятий только лишь на том "основании", что Гитлер делал то же самое, были во времена Кочетова и есть сейчас, но их точка зрения слишком нелепа, чтобы тратить на неё много времени.

Второй "красно-коричневый эпизод" - тот, который заметил критик Попов; это - часть разговора Феликса со своим отцом:

– А ты не преувеличиваешь, папа? Ведь они там, эти «национальные демократы», имеют в ландтагах каких-то два-три процента. Ты же ничего не говоришь об итальянских фашистах. А те-то на последних выборах в парламент имели не два-три, а целых пять процентов голосов! Они факельные шествия устраивают в Риме. Они…
  – Итальянский фашизм – итальянским, а немецкий – немецким. И тот плох и этот. Но немецкий – главная опасность для человечества. Опыт уже показал это. А что касается процентов, скоропреходящей цифирью никогда не самоослепляйся. Что ты знаешь о гитлеризме?
  – Как что? Многое знаю… Знаю, что…
  – Я понимаю, ты можешь рассказать мне о том, как нацисты шли к власти и как распорядились ею. Да, ты об этом читал, верно. До сих пор валит дым от головешек затеянной нацистами мировой войны. Двадцать с лишним лет прошло. Но нет, я не о таком, общеизвестном. Я о ростках. А ростки вот каковы. «Национал-социалистическая немецкая рабочая партия», НСДАП, была гигантской машиной. А с чего она начиналась? С того, что Антон Дрекслер… кстати, действительно рабочий, слесарь… сколотил шаечку завсегдатаев одной из мюнхенских пивных. Вместе с ним было только шесть человек. Обрати внимание на эту цифирьку. Шесть! Назывались они «Германской рабочей партией». Появился еще один малый и примкнул к тем шестерым. Это был Адольф Гитлер. Ему выдали «партийный» билет за номером семь. Семь! А через десять лет на билетах новых членов НСДАП стояли миллионные номера. А еще через десять лет гитлеровцы покрыли землю Европы миллионами, десятками миллионов трупов, претворяя в жизнь «партийную программу» Гитлера. Сегодня они вновь маршируют под своим красным знаменем, Феликс, в центре которого белый круг. В это белое пятно осталось лишь вписать черную свастику. А программа та же, та же, за исключением мелких тактических разночтений

Здесь всё уже гораздо сложнее. Устами Сергея Антроповича Самарина Кочетов не только говорит о схожести символики фашистского и коммунистического движений ("под своим красным знаменем"), но и указывает на то, что эта схожесть символики имела определённую материальную основу: фашизм имел некоторую опору в "низах", в том числе и в рабочем классе, программы фашистов под определённым угломотражали чаяния широких народных масс (вплоть до коренных интересов пролетариата, поскольку предпринятые фашистами меры по централизации управления экономикой означали, по существу, самое сильное обобществление средств производства, какое только возможно при сохранении капитализма и господства капиталистов в обществе), что и позволило им получить, в конце концов, значительное влияние, заставить многие тысячи "простых" немцев и итальянцев сражаться насмерть ради претворения этих программ в жизнь (одного этого было, разумеется, недостаточно, но без этого фашистам не помогли бы ни "миллиарды марок", выделенных крупным капиталом, ни террор "штурмовиков").

Третий "эпизод", всплывающий по ходу общения писателя Булатова с итальянскими рабочими-коммунистами, подкрепляет собой второй:

– Да здравствует Советский Союз! – сказал хозяин дома, плечистый, грузный рабочий, когда все, тесня друг друга, кое-как расселись за столом. – Да здравствуют русские рабочие, наши дорогие братья! В вашем лице, компаньо Булатов, я хочу обнять весь народ России. Позвольте! – Он стиснул Булатова так, что тот охнул.
  Все зааплодировали, засмеялись, каждый захотел обнять советского человека.
  Булатов поинтересовался:
  – А почему вы говорите «компаньо» – «приятель», а не «камерата» – «товарищ»?
  – А потому, что слово camerata испоганили фашисты. Так они обращались друг к другу. Compagno – наше слово, оно означает «товарищ» для каждого коммуниста

Фашистам в определённый исторический момент удалось "перехватить" и присвоить себе, испоганитьпривычную социалистическую ("обще-социалистическую") символику, - и вот, даже через многие годы после военного разгрома фашизма коммунистам приходится символически уступать, искать новые слова, поскольку старые "испачканы" непоправимо.

Эти три "эпизода" - они "тяжёлые" в том смысле, что читателю, в той или иной степени сочувствующему коммунистическим идеям (а Кочетов обращался, прежде всего, именно к коммунистам и сочувствующим), психологически тяжело их воспринимать. Однако с заложенными в них смыслами всё, повторюсь, достаточно просто. "Изначальные" фашистские движения, в особенности немецкое и итальянское, развивавшиеся более-менее самостоятельно, "снизу", - были реакцией на угрозу пролетарской революции и общий кризис капитализма. С самого начала присущая им националистическая ограниченность (прочной материальной основой для неё были экономические итоги Первой Мировой войны, по которым проигравшая Германия всё потеряла, а "держава-победительница" Италия ничего не получила; а кроме того, очень значительную роль сыграл не-большевизм немецких и итальянских коммунистов... в отличие от русских большевиков, последовательно и своевременно порвавших с оппортунистами-меньшевиками и ко времени "социально-революционного взрыва" имевших самостоятельную и боеспособную партийную организацию, готовую взять власть, коммунисты Германии, Италии и других европейских стран до последнего затягивали разрыв с оппортунистической "социал-демократией", из-за чего не просто потерпели поражения в ходе послевоенных "социально-революционных взрывов", но и растеряли лучшие кадры, а заодно существенно оторвались от масс, особенно самых "низов" рабочего класса, и, по существу, "подарили" их фашистам) позволили "верхам" сравнительно легко подчинить их себе и придать им воинственно-антикоммунистическую направленность (представив коммунистические идеи как "антинациональные", а коммунистов как "врагов нации" и просто "советскую агентуру"), - но запросы "низов", связанные с общим кризисом капиталистического порядка, оставались в силе, и "верхи", ради сохранения своего положения, вынуждены были проводить "социалистические" мероприятия ровно в той мере (до самого "последнего края"), в какой они ещё не начинали создавать угрозу для этого самого положения "верхов" (к слову, примерно тем же самымзанималась в те же годы в США администрация Рузвельта... просто США по итогам Первой Мировой войны получили всё и даже больше, поэтому националистическая составляющая ей, администрации, была не нужна, как не нужны были и "народы-виновники всех бед", поскольку самих "национальных бед" у США не было, а были лишь чисто экономические трудности; изначально более благоприятное положение позволяло Рузвельту и обходиться без красных знамён, а уступки "низам" делать меньшие, - в более радикальных шагах у американских капиталистов не было нужды). Этим и объясняется то внешнее сходствокоммунистических и фашистских порядков, на основании которого буржуазные пропагандисты ныне кричат о "тождестве тоталитарных режимов". Относиться к этим крикам коммунистам следует совершенно спокойно, - и уж, во всяком случае, не следует выпрашивать у буржуазии, чтобы её слуги прекратили принимать соответствующие "парламентские резолюции", выпускать тематическую литературу и так далее.

Четвёртый "красно-коричневый эпизод" в "Чего же ты хочешь?" куда более сложен, чем перечисленные три (дополняющиеся, - чтобы совсем с этим закончить, - коротеньким упоминанием "хроникальной картины о фашизме", где "вроде бы оно о Гитлере, а намек на нас", под которой подразумевается известный документальный фильм "Обыкновенный фашизм"). В уста отрицательного персонажа, - американской журналистки Порции Браун, - Кочетов вкладывает следующие рассуждения:

"Молодежь! Тут богатейшая почва для нашего посева. Молодой ум так уж устроен, что он протестует против всего, что ограничивает его порывы. И если его поманить возможностью полного освобождения от каких-либо ограничений, от каких-либо обязанностей, скажем, перед обществом, перед взрослыми, перед родителями, от какой-либо морали, он ваш, синьор Карадонна. Так поступил Гитлер, отбросив с дороги молодых мешавшие ему библейские заповеди, например: «Не убий». Так поступил Мао Цзэ-дун, двинув толпы мальчишек на разгром партии китайских коммунистов, воодушевив ниспровергателей тем, что развенчал авторитеты взрослых, – и мальчишки, дескать, могут теперь плевать в лицо старикам. Такие возможности очень возбуждают и взвинчивают молодых. Кстати, так было и в вашей дорогой Италии, когда к власти шел Муссолини. Молодые парни, освобожденные от ответственности перед моралью, перед обществом, растоптали вашу демократию"

Выглядит это, мягко говоря, очень некрасиво, учитывая, что, во-первых, отношения между СССР и КНР как раз в конце 60-ых испортились настолько, что дошло до вооружённых столкновений, во-вторых, с точкой зрения Мао Цзедуна советские читатели, толком, не были знакомы (они были, в лучшем случае, знакомы лишь с тем, как эту точку зрения излагал хрущевско-брежневских агитпроп), - и, в-третьих, сам Кочетов, будучи человеком довольно высокопоставленным, о "трудностях" в советско-китайских отношениях знал несколько больше, чем "средний" его читатель. Однако сам Всеволод Анисимович, думаю, хорошо понимал, что написанное им будет выглядеть очень некрасиво, - но, тем не менее, написал так, как написал... и стоит попробовать разобраться, почему он так поступил. 

Скажу сразу, что к китайской "Культурной революции" я отношусь скорее положительно; те действия, которые предприняли во второй половине 60-ых годов прошлого века Мао Цзедун и его сподвижники, мне представляются правильными, но недостаточными, - а та показная жестокость (доходившая, временами, до совершенно отвратительных проявлений, которые самому Мао приходилось осуждать), с которой проводились соответствующие мероприятия, была, по-моему, во многом как раз следствием этой самой недостаточности. Коренные преобразования, в которых нуждалось китайское общество для завершениякоммунистического строительства, - насколько его вообще можнозавершить, оставаясь в границах одного отдельно взятого государства, существующего во враждебном окружении, - были подменены"красногвардейской атакой" (само слово "хунвейбин", обозначавшее людей, ставших ударной силой этой атаки, в переводе с китайского означает "красный охранник" [такой "дословный" перевод использовался хрущевско-брежневским агитпропом] или, собственно, "красногвардеец") на "идущих по капиталистическому пути", за которой, по сути дела, ничего не последовало... а поскольку, к тому же, осуществлялась эта "красногвардейская атака" силами негодных исполнителей, то не следует удивляться тому, что очень скоро после "Культурной революции", - ещё при жизни Мао, - начался "откат", закончившийся, в конце концов, полнымвосстановлением в Китае капитализма и превращением "Коммунистической партии Китая" в самую настоящую фашистскую организацию, проводящую (нередко откровенно террористическими методами) политику открытой, не стесняемой никакими либерально-демократическими ограничениями, буржуазной диктатуры. Для того, чтобы пояснить, что я имею в виду под недостаточностью мероприятий "Культурной революции" и негодностьюих исполнителей, ниже постараюсь реконструировать то, как Кочетов, - о китайских событиях знавший, в самом деле, чуточку больше "среднего" советского читателя, - воспринимал недавние (по отношению ко времени, когда писатель работал над романом "Чего же ты хочешь?") китайские события.

Он видел массовые выступления в поддержку "нового курса" китайских школьников и студентов ("хунвейбинов"), вдохновлённых идеями Мао, - и вряд ли мог не вспомнить, как после XX съезда советское студенчество, политически неопытное, легко верившее любым идущим "сверху" выдумкам о "массовых репрессиях тридцатых годов", выступило в качестве массовой опоры "нового курса", курса "Оттепели". Он видел, как молодые рабочие и "ПТУшники" ("цзаофани") громят партийные комитеты КПК в Шанхае и других китайских городах, зачищая (нередко с применением физического насилия) "старый" партийный актив, - и это навевало ещё менее приятные воспоминания о самом начале "Оттепели", когда, "холодным летом" 1953 года, Советская страна оказалась во власти уголовного террора (непосредственными исполнителями которого тоже ведь были своеобразные рабочие, только-только отпущенные с работ на "предприятиях" Главного управления лагерей и мест заключения), стоившего жизни немалому числу "сталинистских" активистов на местах (есть стойкое ощущение, что в некоторых случаях тогда, под видом "распоясавшихся уголовников, водивших старые счеты", действовали люди со специальной подготовкой), а ещё большее их число сломавшего психологически (нельзя исключать, что лично Кочетов в тех событиях участвовал не как "простой человек", - о "двойном дне" фильма "Большая семья", снятого по его книге "Журбины", и, в особенности, открывающей сцены этого кинопроизведения, мне уже приходилось рассказывать). Он видел, как в Китае происходит ниспровержение "старых авторитетов", как вчерашние герои революционной борьбы и освободительной войны подвергаются разжалованию и унижению, - и как было ему не вспомнить "разоблачение культа личности" и его ближайшие последствия, включая, например, расправу над "Антипартийной группой Молотова - Маленкова" (её, этой "антипартийной группы", не существовало в природе, но старые большевики Ворошилов, Каганович и Молотов, попав под разборку "молодых либералов" Хрущева и Маленкова, -  ещё, кстати, вопрос, кто из этих двоих был деятелем более либеральным, - тогда получили больно и унизительно). Да и намерение перескочить “сразу” в коммунизм, быстренько (ещё даже до 1980 года) закончить коммунистическое строительство, китайские товарищи выражали слишком явно, чтобы это укрылось от взора разведчика современности. В общем, не продолжение пролетарской революции увидел Кочетов в китайских событиях, но дальневосточную "Оттепель"; преобладание же среди "цзаофаней" неквалифицированных рабочих, лиц с (выражаясь современным языком) "нестандартной занятостью" и людей совсем молодых, ещё толком не усвоивших рабочую дисциплину (и понятия рабочей чести) заставляло думать о самом худшем, - ведь именно подобные "самые низы" рабочего класса Германии и Италии стали одной из социальных опор фашизма...

Вот такие, примерно, размышления, - как я полагаю, - и толкнули Кочетова на то, чтобы, в конце концов, поставить Мао в один ряд с Гитлером и Муссолини, решительно отвергнуть практику "Культурной революции". В этом Всеволод Анисимович был неправ, но разумное зерно в этих размышлениях, - если они были, конечно, - присутствовало. Китайская "Культурная революция" коренным образом отличалась от советской "Оттепели", поскольку была направлена не на утверждение "нового курса", ревизионистского и контрреволюционного, а на защиту "старого курса", продолжающего и развивающего дело рабоче-крестьянской революции. Однако, вместе с этим коренным различием, присутствовало и существенное сходство, внешне проявившееся как раз в ставке на "молодость мира", определённую часть молодёжи и строго определённую организацию (распределение "ролей" внутри) молодёжи.

Молодёжь - она, вообще говоря, бывает разная; мысль эта очень проста, но проговорить её тут будет нелишне. "Научный" анализ "природы молодого ума", неслучайно вложенный Кочетовым в уста идеологического противника, идейного врага, до крайности примитивен и, по существу, неправилен. Молодёжь, относящаяся к "высшим классам" того или иного общества, может проявлять и "здоровый" (а подчас и совершенно нездоровый, с молодым задором пытающийся совершенно остановить всякие изменения в общественной жизни) консерватизм, - а молодёжь, относящаяся к "низшим" классам, в свою очередь, вполне может проявить выдающуюся революционную сознательность и посрамить опытных "стариков", весь "жизненный опыт" которых, на деле, является опытом приспособления к несправедливому порядку и смирения с несправедливостью. Всё дело - в тех материальных условиях, в которых живут и действуют те или иные молодые люди. И Хрущев во времена "Оттепели", и Мао во времена "Культурной революции", - оба сделали ставку на молодёжь интеллигентную; "интеллигентность" здесь означает не только и не столько социальное происхождение, - как уже сказано, в утверждении "оттепельного порядка" в Советском Союзе определённую роль играла и рабочая молодёжь, а в Китае действия рабочих-"цзаофаней" порой приобретали большее значение, чем усилия студентов-"хунвейбинов", - сколько психологию и настрой; и во времена "Оттепели", и во времена "Культурной революции" молодые интеллигенты были ведущей силой, а участвующая в событиях рабочая молодёжь находилась под сильным интеллигентским влиянием (и она не освобождалась от него даже тогда, когда выходила в первые ряды движения; даже «рабочий актив», сделавший лето 1953 года «холодным», действовал под авторитетным влиянием «воровской интеллигенции», не говоря уже о «незаметном» влиянии милицейского начальства), потому не выступала, как самостоятельная сила, и всякий раз, по сути дела, оказывалась "на подхвате" у интеллигентов.

Поэтому-то после "захвата власти" движение, поднятое Мао, оказалось, по существу, в тупике: "старая бюрократия" была силами "молодых террористов" побита, унижена и низвергнута; дальше, по идее, нужно было что-то строить, и некоторые шаги в этом направлении даже были предприняты, - но... ни рабочей дисциплины, ни достаточного производственного опыта у массы "молодых террористов" не было (и этому неоткуда было взяться), поэтому сколько-то существенных шагов к налаживанию всенародного управления производством (хотя бы "государственным сектором" промышленности и сельского хозяйства, - в Китае, во времена "Культурной революции", всё ещё продолжали существовать остатки частной собственности), всеобщего участия в хозяйственном планировании и контроле за осуществлением принятых планов, к настоящемуобобществлению средств производства сделано не было (всё ограничилось более широким, в сравнении с предшествовавшими "Культурной революции" годами, вовлечением рабочих в управление некоторыми отдельнымипредприятиями, да и там, в конце концов, основные рычаги управления закономерно оказались в руках "признавших свои ошибки" инженеров, хозяйственную работу которых неопытные "бунтари" толком даже не контролировали и не могли контролировать), общая конструкциягосударственного порядка изменений (в сторону отмирания государства) не претерпела... зато, как раз усилиями "молодых террористов", в ней были созданы "дыры" и "обрушения" (тонкие перегородки, существовавшие до тех пор, пока "порядок Мао" был примерно таким же, как "порядок Сталина", рухнули, как рухнули они и в СССР в 1953 - 1956 годах; в СССР на их месте скоро были воздвигнуты "толстые перегородки" порядка контрреволюционного, "оттепельно-застойного", а в КНР образовались пустоты), которые очень скоро (ещё, повторю, при жизни Великого Кормчего) начали заполняться откровенно реакционным"строительным материалом".

Не искоренив реакционный элемент в китайском обществе, "Культурная революция" своими жестокими мерами лишь обозлила его, - и, в последнем счёте, вопреки воле Мао и рядовых участников движения, ускорила приход контрреволюции, обусловив и быструю фашизацию контрреволюционного порядка (и этот фашизм, что немаловажно, возникал не "снизу", а "сверху"). Помешать этому "революционные террористы" не могли просто в силу своей "материальной" подготовки (интеллигентнаямолодёжь, не обладавшая рабочей дисциплиной, и неспособна была ни на что, кроме короткой "красногвардейской атаки", для оборонительных боёвили, тем более, отступления в порядке у неё просто отсутствовали нужные морально-волевые качества), а что до уровня их сознательности... Известная статья "О хрущевском псевдокоммунизме и его всемирно-историческом уроке", содержащая такой вот "классовый анализ" происходивших в "оттепельном" советском обществе процессов: "Привилегированная прослойка нынешнего советского общества состоит из перерожденцев в среде руководящих кадров партийных и государственных учреждений, предприятий и колхозов и из буржуазных интеллигентов; эта прослойка противостоит советским рабочим, крестьянам и широким массам интеллигенции и кадровых работников", - показывает, что в социалистическом обществе, как советском, так и китайском, маоисты (лично Мао, подозреваю, видел чуточку дальше, но открыто высказывался так же) замечали лишь противоречие между "государством" ("бюрократией") и "гражданским обществом" ("простым народом"), а на углубляющиесяпротиворечия внутри самого "гражданского общества", в самом основании нового общества, старательно закрывали глаза (в лучшем случае учитывая лишь «стратификацию по уровню дохода»). По существу, маоистское "понимание" происходящего мало чем отличалось от троцкистского, - и хотя по сравнению со "сталинистской" концепцией "морально-политического единства советского общества", оно, вроде бы, должно было представлять собой шаг вперёд... но, при более внимательном рассмотрении, получается так, что анализ Сталина, в работе "Экономические проблемы социализма в СССР" чётко выделившего существенное различие между городом и деревней и существенное различие между физическим и умственным трудом в качестве "больших проблемных зон" коммунистического общества на первой ступени его развития, для понимания сути происходивших процессов даёт гораздо больше.