#Маркс и #Ленин ОШИБЛИСЬ: Мировая #Революция не начнётся

 Когда читал работу Маркса «Гражданскую войну во Франции», — с определённого времени не мог отделаться от ощущения, что когда-то уже читал о том же самом... вот только происходило это то же самое совсем не во Франции, и не в 19 веке. В конце концов, эти раздумья привели меня к выводу, который Вам, товарищ Читатель, скорее всего, очень не понравится, — и если будет так, я Вас пойму. Он и мне самому кажется спорным, — но... я уже не могу просто так отказаться от него.

Речь вот о чём. Нас в Советском Союзе учили: «Революция 1905-07 в России, первая народная революция эпохи империализма, расшатавшая устои самодержавного строя и создавшая предпосылки для последующей успешной борьбы за свержение царизма. Это был новый тип буржуазно-демократической революции, гегемоном которой впервые в истории выступил пролетариат во главе с марксистской партией», — то есть, что русская Революция 1905 года открыла собой новую эпоху, а Октябрьская революция 1917 года стала первой победоносной революцией этой новой эпохи, эпохи перехода от капитализма к коммунизму. У русских марксистов, — включая Ленина и Сталина, — сложился именно такой подход, на основе которого делались многие последующие выводы, в том числе и (лёгший в основу партийной политики «Эпохи Оттепели») вывод о том, что «капитализм вот-вот падет, процесс уже необратим». Изучение «Гражданской войны во Франции», — наложившись на знание о печальных событиях второй половины прошлого века, — натолкнуло меня на мысль, что вышеозначенный подход неправилен, а ЭПОХА перехода от капитализма к коммунизму, эпоха пролетарских революций, началась вовсе не в 1917 году... и события, которые её открыли, произошли не в России.

Смотрите, товарищ Читатель, что говорит Маркс о французской революции 1870 года, — о событиях, которые, в конце концов, привели к образованию Парижской Коммуны: «4 сентября 1870 г., когда парижские рабочие провозгласили республику, которую почти тотчас же единодушно приветствовала вся Франция, шайка адвокатов-карьеристов — государственным деятелем ее был Тьер, а генералом был Трошю — завладела городской ратушей (...) Единственным законным основанием бордоского Национального собрания и его исполнительной власти являлась революция парижских рабочих 4 сентября» (Маркс и Энгельс, Соч., 2-ое изд., т. , с. 321, 332). Понятно? Не только мартовское восстание, приведшее к провозглашению Коммуны, — но и произошедшее за несколько месяцев до этого восстание, покончившее с «бонапартизмом» (который, на самом деле, никаким бонапартизмом не был, о чём ниже), тоже было пролетарской революцией, или, во всяком случае, народной революцией, в которой пролетариат выступил в качестве гегемона. Типичной революцией НОВОЙ ЭПОХИ, — качественно отличающейся от всех буржуазных революций.

Однако и эта революция, Французская революция 1870 года (на которую современные марксисты обращают внимание постольку поскольку, лишь в связи с Парижской Коммуной), не была первой революцией НОВОЙ ЭПОХИ. Качественно иные, в корне отличающиеся от всех революций прошлого, — и, в частности, от тех «классических» буржуазных революций, на которые первые революционные вожди новой эпохи сознательно ориентировались, усиливая путаницу, — начались за два с лишним десятка лет до того. Европейская (а, по существу дела, Мировая) революция 1848 года, «высшей точкой» которой стало восстание парижского пролетариата 23 июня, — вот это и была первая революция, с которой начинается эпоха борьбы пролетариата за государственную власть, борьбы за установление диктатуры пролетариата, призванной осуществить меры, которые разрешат коренные противоречия капиталистического общества и приведут к установлению коммунистических производственных отношений. Парижская Коммуна стала «лишь» первым случаем, когда пролетарии смогли установить свою власть на определённой территории, — а в 1917 году в России рабочий класс в союзе с крестьянством «всего-навсего» впервые в истории создал своё полноценное государство.

Известное «принципиальное положение» Энгельса из черновиков к «Манифесту Коммунистической партии»: «...коммунистическая революция будет не только национальной, но произойдет одновременно во всех цивилизованных странах, т. е., по крайней мере, в Англии, Америке, Франции и Германии» (Маркс и Энгельс, Соч., 2-ое изд., т. 4, с. 334), — на самом деле представляло собой прогноз, который основывался на исследовании Энгельсом тогдашних экономических условий («Крупная промышленность уже тем, что она создала мировой рынок, так связала между собой все народы земного шара, в особенности цивилизованные народы, что каждый из них зависит от того, что происходит у другого. Затем крупная промышленность так уравняла общественное развитие во всех цивилизованных странах, что всюду буржуазия и пролетариат стали двумя решающими классами общества и борьба между ними — главной борьбой нашего времени. Поэтому...», — там же), и который... уже сбылся, хотя и не в полной мере. Энгельс, основываясь на тех данных, которые тогда были в его распоряжении, в 1847 году предугадывал, что коммунистическая революция произойдёт в нескольких промышленно развитых странах одновременно, — и в 1848 году она, в самом деле, началась в нескольких странах одновременно.

Просто Энгельс, а вместе с ним и Маркс, принял, — в общественной науке такое, к сожалению, случается частенько; собственно говоря, вся буржуазная социология состоит из этого чуточку менее, чем полностью, — желаемое и возможное (!) за неизбежное. Маркс и Энгельс надеялись, что переход от капитализма к коммунизму произойдёт сравнительно быстро (и без «большой крови»), — что... было возможно. Уже в середине 19 века развитие капиталистического общество создало возможность для сравнительно быстрого перехода к коммунизму, уже тогда этот переход стал необходимостью, уже тогда производственные отношения превратились в оковы для развивающихся и продолжающих стремительно развиваться производительных сил, стали задерживать (и направлять не туда, по вредным для общества путям) это развитие.

Увы, надеждам классиков марксизма сбыться было не суждено. 

В общем-то, уже их собственный анализ закономерностей исторического развития: «Мы видим, таким образом, что современная буржуазия сама является продуктом длительного процесса развития, ряда переворотов в способе производства и обмена. Каждая из этих ступеней развития буржуазии сопровождалась соответствующим политическим успехом. Угнетенное сословие при господстве феодалов, вооруженная и самоуправляющаяся ассоциация в коммуне, тут — независимая городская республика, там — третье, податное сословие монархии, затем, в период мануфактуры, — противовес дворянству в сословной или в абсолютной монархии и главная основа крупных монархий вообще, наконец, со времени установления крупной промышленности и всемирного рынка, она завоевала себе исключительное политическое господство в современном представительном государстве. Современная государственная власть — это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии» (Маркс и Энгельс, Соч., 2-ое изд., т. 4, с. 426), — мог бы навести на мысль, что и революция пролетариата может растянуться на долгий (и даже очень долгий) срок, пройдя через ряд наступлений и отступлений, побед и поражений, взлётов и падений по извилистому пути, на некоторых поворотах которого конечная цель будет, порой, совершенно теряться из виду. Но ещё больше дело осложнялось тем, что сам их анализ относился к одной из исторических предпосылок, постепенно превращавшихся во всё более мощную силу.

В 18 — 19 веках наукой были раскрыты общие закономерности общественного развития. Маркс и Энгельс не были ни первыми, ни единственными учёными, работавшими на этом направлении, — они «просто» продвинулись дальше всех, сделав (и отважившись изложить открыто) выводы, совершенно неприемлемые для «верхов» общества. Отсюда, однако, не следует, — как, к сожалению, нередко склонны полагать молодые коммунисты, — что «наверху» совсем отсутствует понимание вышеозначенных закономерностей; например, классовая борьба, как общественное явление, была открыта и теоретически признана до Маркса, — французскими буржуазными историками эпохи Реставрации, среди которых, кстати, был и будущий убийца коммунаров Тьер. Открытие законов истории означало, что отныне люди могут, в определённых границах, сознательно управлять историческим процессом, — что, конечно же, не позволило им избавиться от действия его закономерностей, но существенно расширило возможности сознательного и целенаправленного вмешательства в «естественный ход событий»... как для того, чтобы ускорить этот ход, так и для того, чтобы замедлить его. 

При этом, на службу пролетариату нередко шли, — и иногда становились его вождями, — романтичные интеллигенты и отдельные буржуа, в сознании которых потребности текущего исторического момента отражались в фантастическом, утопическом виде... а вот почувствовавшие свою историческую обречённость капиталисты представляли собой сборище циничных дельцов, которые ни к какой «романтике» не имели ни малейшей склонности. Условия бытия и не позволяли этим «хозяевам жизни» осознать закономерности исторического развития столь же глубоко и полно, как это могли сделать идеологи и теоретики пробуждающегося к историческому творчеству пролетариата, — но то, что они осознать могли, «хозяева» использовали в полной мере, опираясь на своё изначальное подавляющее преимущество в ресурсах. Смелые предвидения относительно приближающегося будущего столкнулись с тщательным, скрупулёзным, мелочным учётом того, что есть здесь и сейчас; мечта — с циничным расчётом. В дальнейшем, обслуга капитала освоила и некоторую часть наследия Маркса, — а на «постсоветском пространстве» появились капиталисты, обученные основам марксизма-ленинизма в советских образовательных учреждениях.

И тем не менее... Если смотреть на современное состояние общества, и сравнивать с теми условиями, в которых жили и творили классики марксизма, — то без труда можно заметить, что капиталистическое общество стало гораздо более социализированным. Потребность в обобществлении средств производства, в приведении производственных отношений в соответствие с уровнем развития производительных сил, — никуда не делась и не может никуда деться, и производительные силы медленно, преодолевая жесточайшее сопротивление отжившего порядка, всё-таки пробивают себе дорогу. В современном мире, — во всяком случае, если брать промышленно развитые страны, включая и Россию, — капиталист, оставаясь главным выгодоприобретателем, уже перестал быть единоличным хозяином жизни, уже утратил право собственности. 

Почти повсеместно буржуазное общество вынуждено признать за рабочим классом право на объединение в союз и право на забастовку. А всякая забастовка — это, конечно же, никакая ещё не «диктатура пролетариата», но уже зародыш нового общества, где не «предприниматели» и их «ученая» обслуга, а сами непосредственные производители решают, когда, как и в каком объёме производить блага.

Закрыть «своё» предприятие по собственному желанию капиталист, опять же, уже не может ни в одной развитой стране, — во всяком случае, если это предприятие является достаточно крупным. Всякий раз такое решение приходится согласовывать с государственными чиновниками, — а последним, волей-неволей, приходится учитывать «общественное мнение». Даже в ельцинско-путинской России рабочим нет-нет, да и удаётся отстоять то или иное «старое» советское предприятие, уже вроде бы приговоренное его «владельцами» к закрытию (как тут не вспомнить «бунт» в Пикалёво).

Ограничен современный капиталист уже и в распоряжении «своим» капиталом, — в России это менее заметно, а на «Западе» он обложен достаточно высокими налогами, которые дополняются «расходами на благотворительность». Эта «благотворительность» из буржуазного развлечения чем дальше, тем больше превращается в обязанность класса капиталистов, — которую пока ещё можно исполнять как угодно, но уже почти невозможно не исполнять вообще. Само крикливое роскошное потребление богатейших капиталистов — это не более чем попытка попытка восполнить ограничение свободы.

Наконец, капиталисты уже почти нигде не управляют буржуазными государствами, — «постсоветское пространство» с его чиновниками-капиталистами представляет собой исключение. И тут, кстати, нужно опять обратиться к «Гражданской войне во Франции». Маркс пишет: «Вторая империя явилась естественным следствием республики партии порядка (...) В действительности же империя была единственно возможной формой правления в такое время, когда буржуазия уже потеряла способность управлять нацией, а рабочий класс еще не приобрел этой способности. Весь мир приветствовал империю как спасительницу общества. Под ее господством буржуазное общество, освобожденное от политических забот, достигло такой высокой степени развития, о которой оно не могло и мечтать. Промышленность и торговля разрослись в необъятных размерах; биржевая спекуляция праздновала свои космополитические оргии; нищета масс резко выступала рядом с нахальным блеском беспутной роскоши, нажитой надувательством и преступлением» (Маркс и Энгельс, Соч., 2-ое изд., т. 17, с. 341); при этом, определение «бонапартизм» к этому порядку Марксом не применяется, — потому что это (государство, выстроенное во Франции Наполеоном III, в его развитом виде) к «бонапартизму» имело только то отношение, что развилось из бонапартистского режима. Ленин, развивая учение Маркса, уделял именно этой составляющей «развитого капитализма» сравнительно мало внимания, но по сути дела, всё ленинское исследование империализма говорило о том же самом: «Частная собственность, основанная на труде мелкого хозяина, свободная конкуренция, демократия, — все эти лозунги, которыми обманывают рабочих и крестьян капиталисты и их пресса, остались далеко позади. Капитализм перерос во всемирную систему колониального угнетения и финансового удушения горстью «передовых» стран гигантского большинства населения земли» (ПСС, т. 27, с. 305), — «старый» буржуазно-демократический порядок остался в прошлом, на его место пришёл мир управляемых профессиональными политиками «империй», делящих пространства Земли между собой.

Ныне этот империалистический профессионализм развился до крайности. «Простонародью» (включая уже и «простых предпринимателей») пока ещё кое-где остаётся право выбора «первых лиц государства», — но почти повсеместно это совершенный «выбор между хреном и редькой»; повлиять на «глубинные государства» перемена лиц не может никак. При этом, войны между «профессиональными государствами» всё больше становятся «гибридными»... а зачатки такого «противостояния» просматриваются уже во франко-прусской войне: «Высший героический подъем, на который еще способно было старое общество, есть национальная война, и она оказывается теперь чистейшим мошенничеством правительства; единственной целью этого мошенничества оказывается — отодвинуть на более позднее время классовую борьбу, и когда классовая борьба вспыхивает пламенем гражданской войны, мошенничество разлетается в прах. Классовое господство уже не может больше прикрываться национальным мундиром; против пролетариата национальные правительства едины суть!» (Маркс и Энгельс, Соч., 2-ое изд., т. 17, с. 365). В дальнейшем Маркс прямо говорит о наличии между всеми буржуазными правительствами всемирного заговора против пролетариата: «Европейские правительства продемонстрировали перед лицом Парижа международный характер классового господства, а сами вопят на весь мир, что главной причиной всех бедствий является Международное Товарищество Рабочих, то есть международная организация труда против всемирного заговора капитала» (там же, с. 366).

При всём при этом, капитализм, несмотря на всю его нынешнюю «социализацию», — остаётся капитализмом. Капиталисты и их обслуга продолжают присваивать себе плоды труда рабочих, — а все уступки рабочему классу сопровождаются громадными злоупотреблениями и используются для того, чтобы прикрыть эти злоупотребления. Становящиеся время от времени «лишними» заводы и фабрики закрываются теперь «по всеобщему соглашению». Средства, выделяемые на «социальные расходы», расхищаются без стыда, частично возвращаясь в карманы «благотворителей», частично — оседая на счетах чиновников; сами объёмы «социальных расходов» и направления трат определяются не обществом в соответствии с его потребностями, — а капиталистами и их обслугой «с учетом общественного мнения», вместо всего необходимого средства выделяются на «самое необходимое» (чтобы трудовой народ не «взбунтовался» прямо сейчас). «Социальное партнерство» оборачивается подкупом отдельных представителей рабочего класса и стравливанием рабочих между собой. Однако всякий такой акт подкупа и обмана является признанием силы рабочего класса, подтверждением права труда и свидетельством того, что именно рабочий класс уже стал в современном обществе действительной властью, отдельных исполнителей которой капиталистам и их слугам приходится подкупать и обманывать, дабы получить возможность ещё какое-то время разбойничать безнаказанно. Пользуясь своим общественным положением, «хозяева» продолжают расхищать и уничтожать (если не могут «переварить») создаваемое рабочими общественное богатство, — но они уже вынуждены поставить это своё присвоение богатства вне своего же закона, уже вынуждены признать свой образ жизни поводом для скандала и общественного осуждения (отсюда, к слову, и «левая повестка» в современной буржуазной культуре, нелепая «борьба за социальную справедливость» в исполнении тех, чьё общественное положение само по себе является воплощением несправедливости). 

Пролетариату остаётся «всего лишь» взять в свои руки рычаги управления и употребить их на благо общества, — осуществить на деле ту власть, которую современное общество нравственно уже признало за ним. Взятие власти пролетариатом, — об этом теперь можно говорить наверняка, основываясь на фактах, — произойдёт через цепь революционных восстаний, местных (в «отдельно взятых» странах) и мировых (помните события 2011 года?); которое из них нанесёт империализму смертельный удар и через сколько лет это произойдёт — сейчас сказать невозможно. Говоря о Мировой пролетарской революции, как о некоем грядущем событии, Маркс и Ленин ошибались, — эта революция не начнётся, потому что она уже началась.