Богатыри без архитектурных излишеств

Вчера, рассуждая о фильме "Большая семья", позаимствовал из "Википедии" ссылку на этот исторический документ: "Записка министра культуры СССР Н.А. Михайлова «О серьезных недостатках в советском киноискусстве»". Примечательно в нём многое, но вот это зацепило особенно сильно: "Два близких по постановочному решению фильма – «Большая семья» (режиссер Хейфиц) и «Испытание верности» (режиссер Пырьев) потребовали различных затрат. Съемки фильма «Большая семья» обошлись в 3 419 тыс. рублей, а съемки фильма «Испытание верности» обошлись в 6 128 тыс. рублей". Полагаю, Вы, товарищ Читатель, знаете, как это называется; а если не знаете или забыли, то я скажу: это называется "борьба с архитектурными излишествами". Соответствующее постановление после-сталинских ЦК КПСС и Совета министров СССР по архитектуре было принято 4 ноября 1955 года, - а в советском кинематографе, оказывается, подобная кампания началась на несколько месяцев раньше, не позднее 20 мая 1955 г.

"Борьба с архитектурными излишествами", как известно, закончилась массовым строительством "хрущевок" - пятиэтажных (для нормального проживания в доме с большей этажностью жильцам потребовалось бы такое архитектурное излишество, как лифт) жилых домов с маленькими (нередко смежными) комнатами, без мусоропроводов и, зачастую, без централизованного горячего водоснабжения. В сравнении с комнатами в коммуналках или деревенскими землянками, квартиры в "хрущевках" могут показаться огромным благом, которое Советское государство дало простым советским труженикам... вот только подход такой в корне неправилен, поскольку Советское государство ничего "дать" простым советским труженикам не могло: простые советские труженики и были Советским государством, всё то, что Советское государство им "давало", они строили собственными руками, партийно-хозяйственный актив же лишь направлял это строительство (иногда, попутно, кое-что кладя в личный карман, но сейчас речь не об этом). Развернув "борьбу с излишествами", советское руководство направило силы рабочих и крестьян так, что они, в итоге, смогли быстрее (в этом, несомненно, было ощутимое преимущество, по сравнению с "эпохой излишеств") обзавестись неудобным жильём. Это жильё было, конечно же, лучше землянок и бараков, просторнее комнат в коммуналках, - но, судя по итогам, строителям коммунизма оно не подходило, движению к коммунизму не способствовало, а то и мешало. И, если уж говорить начистоту, тут нельзя не увидеть преемственности: начали Хрущев и компания с того, что трудящиеся перестали получать "излишества" (что, вроде бы, было неплохо, позволяло экономить средства и быстрее предоставлять труженикам блага, в которых они остро нуждались), - а закончили тем, что рабочий человек (тут достаточно вспомнить Новочеркасские события) перестал получать самое необходимое.
И тут есть повод вернуться к кинематографу, к "Большой семье" в частности. Жильё без "излишеств" остаётся жильём (и, теоретически, может даже быть столь же качественным, как "роскошное"), - а произведение искусства? Не являются ли там "излишества" неотъемлемой частью той самой сути, без которой произведение искусства теряет всякую ценность или, даже, становится вредным?.. Разумеется, при создании таких "излишеств", требующем немалых средств, возможны злоупотребления, - и лично у меня нет никаких сомнений в том, что при Сталине такие злоупотребления были... как и до Сталина, как и после Сталина. Вопрос состоит лишь в том, следует ли из-за наличия возможности злоупотреблений отказываться от "излишеств" как таковых. 

Вот, например актёр Баталов, играющий, напомню, в "Большой семье" роль Алексея Журбина, значительную часть экранного времени проводит сидя. Он сидит во время сцены первого свидания Алексея и Кати, сидит в течение большей части сцены их решающего объяснения (при этом, во время данной сцены он ещё и присаживается первым... мужчина, первым присаживающийся в присутствии женщины, это ведь так символично, не правда ли?!), во время сцены ещё одной их встречи опирается на лестничные перила... не удивлюсь, если снимать так просто-напросто легче и дешевле, и обилие "сидячих сцен" объясняется исключительно этим, - но какой, в итоге, получается смысл-то?!

Смысл (быть может, помимо воли сценаристов... во всяком случае, мне хотелось бы так думать) получился такой: Алексей Журбин (а вместе с ним, пожалуй, и вся советская рабочая молодёжь, которую он представляет на экране) не может твёрдо стоять на ногах.

Книге это, разумеется, не соответствует совершенно: ни строкам, ни тому, что между строк. Потому как между строк в книге есть очень прозрачный намёк на то, что образ Алексея Журбина - богатырский. Имя Алексей, само по себе, разумеется, ни о чём не говорит, - слишком распространённое... но есть в "Журбиных" один эпизод, без которого, вроде бы, повествование вполне могло обойтись:

"С тех пор как он превратился в «ночного директора», его отношения с сыновьями изменились. Другими стали и темы разговоров. Реже дед рассказывал бесчисленные свои истории, — больше всего говорилось о заводских делах. Теперь не только Василий Матвеевич, но и сам дед Матвей «вращался в кругах» и тоже кое-что ему было видно «с горы». Первым в семье он узнавал содержание приказов министра, был осведомлен о переменах в производственной программе. Казалось, возраст его пошел на попятный. Совсем еще недавно, когда его корили в ошибках на разметке, к нему подкрадывалось прежде неведомое чувство: непонятно почему, он начинал смотреть на сыновей и даже на внуков снизу вверх, будто его укоротили наполовину. Теперь к деду Матвею вернулся его прежний богатырский рост. Он снова загудел уверенным басом, не заботясь о том, как воспримут его слова, не страшась того, что над ним посмеются. Он прямил согнутую спину, показывал боевые и трудовые ордена, которые вынул из заветного своего сундучка и привинтил к пиджаку. Он сходил с Тоней в универмаг, купил две зефировые сорочки и черный с белыми горошинками галстук. Были еще куплены роскошная пыжиковая шапка и фетровые валенки с галошами. «Не годится мне в подшитых ходить, не годится, Тонюшка, — рассуждал дед. — Не то что валенки, бурки бы надо, как у Ивана Степановича, белые с кожей. Да в бурках скользко, брякнусь еще где, кости поломаю».

Шуба у деда была хорошая, старинного, но прочного сукна, подбитая хорьком. Он разоделся в новые покупки, распахнул шубу.

— Ну как? — спросил. — Силен дедка?

— Или профессор, или артист! — воскликнула восторженно Тоня.

— Поп! — ответил дед Матвей, рассматривая себя в магазинном зеркале. — Служитель культа. Гряди, гряди, голубица!"

("Журбины", Глава 11, Часть 2)

Раз дед Матвей - "поп", значит его отпрыск (пусть и не сын, а внук) Алёша - Попович. И именно образ богатыря, - близкий к сказочному, но не сказочный и даже не былинный, а взятый из живой жизни, - нужно было создать на экране при постановке фильма по "Журбиным". Можно ли создать на экране образ богатыря, не прибегая к "излишествам"? Думаю, что нет. Между тем, в "Большой семье" богатырских образов, пожалуй, должно бы было быть три: присутствие Алёши Поповича, как самого младшего, делает почти необходимым появление где-то поблизости Добрыни Никитича и Ильи Муромца. С Ильей Муромцем, думаю, всё более-менее понятно: его образ в русских былинах связан с печкой, и печка, по странному совпадению, упоминается в "Журбиных"... как раз в связи с одним из героев, которого, по ещё более странному совпадению, зовут Ильей.

"— Ты, может быть, поработаешь. А я отработал. Тебе эти новшества, вижу, по душе. Мне — не очень. Уйду от тебя в док, по ремонту…

— Ты упрямый или дурной? Не пойму.

— И дурной и упрямый, Илюша. Ты моложе меня, потому ничего и не понимаешь. А я вроде твоего батьки скоро сделаюсь, вроде деда Матвея. На стапелях по новой методе гонка начинается. Где же мне, старому, в этой гонке участвовать?

— Не жар ли у тебя, Саня? Не захворал ли?

— Захворал, захворал. Сроду не был Добрыней Никитичем по здоровью. На жилах держался, они у меня сухие, хвороба не брала. Теперь ослабли. Не видишь, что ли, толчея какая поднялась на заводе? Устоишь разве в этой толчее на моих ногах? Молодняк прет. Ты вот ершишься, а и по твоим корням уже тюкают топориками. Сухое дерево, червяком изъеденное, — его из лесу вон, на дрова. Нам с тобой время на печку.

— Для меня печка еще не построена, — ответил задиристо Илья Матвеевич. — Еще и глины на кирпич для моей печки не накопали.

— Ну, а для моей накопали."

("Журбины", Глава 12, Часть 3)

Что же касается Добрыни Никитича, то, судя по былинным описаниям ("обладает мужеством и огромной физической силой, при этом отличается «вежеством» — то есть учтивостью и дипломатичностью"), - на которые, в данном случае, трудно опираться (Алёша Попович, например, в некоторых былинах описывается, как... не самый симпатичный герой), но они, всё же, лучше, чем ничего, - на его место подошёл бы Василий Матвеевич Журбин, брат Ильи Матвеевича и, соответственно, дядя Алексея:

"По-разному смотрели на жизнь, на человека братья Илья и Василий. Илья требовал от каждого активности, он любил напористых, умеющих добиваться своего. Василий готов был учить людей этой активности, помогать ей пробуждаться. Для Ильи человек, остановившийся на распутье, не нашедший своего пути, просто не существовал. Василий считал, что на такого человека надо обращать самое большое внимание: «чтобы не забрел куда не следует, чтобы шел вместе с нами»"

("Журбины", Глава 9, Часть 3)

Но... образ Василия Матвеевича оказался среди тех "кинематографических излишеств", без которых сценаристы "Большой семьи" то ли вынуждены были, то ли сами предпочли обойтись. Отчасти его сюжетная линия была, между прочим, отдана деду Матвею... но это уже другая история.