Это - труположество

Считаю нужным продолжить разговор о "культе Победы", начатый 9 мая. Тогда, в День Победы, я дал некоторую волю чувствам, — мне кажется, в праздник это уместно, но праздники проходят и возникает нужда в пояснениях.

Этот некрофильский "культ", ярчайшим проявлением которого стали шествия "Бессмертного полка", — сумасшествие, охватывающее, к сожалению, всё больше россиян, — своего расцвета достиг сейчас, но складываться начал давно. Задолго до появления "у кормила" Путина и, к сожалению, даже задолго до уничтожения Советского Союза. Увы, данный "культ" имеет советское происхождение.

Началом этого "культа" приходится признать решение Президиума Верховного Совета СССР, согласно которому 9 мая было объявленоофициальным праздничным днём. Дело было, разумеется, не в том, что девятый день мая стал выходным, и даже не в постепенно превратившихся в ритуал, всякое отступление от которого воспринимается, как "кощунство" традициях Дня Победы (военный парад, народные гулянья, "цветочки ветеранам", минута молчания, вечерний праздничный салют), которые после этого решения начали закрепляться на государственном уровне, — гораздо важнее были события, предшествовавшие этому решению и создавшие материальные предпосылки для возникновения "культа".

Чтобы возник некрофильский "культ", омертветь, прежде, должно нечто в действительной жизни, — и мои постоянные читатели, думаю, уже догадываются, об омертвлении чего именно идёт речь в данном случае. Летом 1953 года советский народ, столкнувшись с разгулом уголовноготеррора, получил тяжкую рану, которая, в конце концов, — теперь, когда известно, чем всё закончилось, об этом можно говорить, не сомневаясь, — оказалась смертельной если не для этого народа, то, во всяком случае, для егогосударственности. Пальба на улицах (спустя год столь удачно дополнившаяся пальбой на экранах кинотеатров) породила страх, страх породил желание почувствовать себя в безопасности и отчаянную надежду на силу государства; и хрущевская (уже объективно контрреволюционная, хотя на самом "верху" эта контрреволюционность ещё даже не осознавалась) верхушка партийно-государственного аппарата чутко уловила запрос масс: наиболее буйных уголовников перестреляли, более спокойных (которые с понятиями) прижали (положив начало постепенному сращиванию "официальных верхов" с "неофициальными"), а на головы советских читателей (то есть, по сути дела, всего народа, самого читающего в мире) обрушилась "лагерная романтика", вплоть до Солженицына (в 1962 году в журнале "Новый мир" была обнародована повесть "Один день Ивана Денисовича"). Потихоньку-помаленьку, через печать (в меньшей степени) и умело направляемое сверху"сарафанное радио", советским людям стали вбивать в голову простенькую мысль: "При Сталине все хорошие люди сидели в лагерях". Поскольку же помимо той половины страны, которая сидела, была ещё та половина страны, которая охраняла, и этой второй половине страны совсем не хотелось признавать себя "абсолютным злом", — возникла своеобразная общественная нервная реакция. Ответом на "освящение" тюремного прошлого стал поиск чего-то "священного" в прошлом вне-тюремном... а это "священное" и искать не надо было. Так советскому народу, образно выражаясь, развернули голову назад: вместо того, чтобы стремиться в коммунистическое будущее, советские люди всё чаще стали, по поводу и без повода, оглядываться в прошлое.

Великая Отечественная война и Победа — самое светлое, что было в нашем непростом прошлом... Великая Отечественная война и Победа — единственное светлое пятно среди долгих "темных времен"... Победа в Великой Отечественной войне — величайшее среди прошлых и будущихсвершений нашего народа, — таковы, примерно, ступени, пройденные зарождающимся "культом" с 1953 по 1965 годы. В начале "Эпохи Застоя" итог этого развития был закреплён, — и эта "эпоха", таким образом, получила свою идеологию. Но развитие "культа" на том, естественно, не остановилось, — и чем дальше, тем больше поклонение прошлому стало превращаться в "культ мертвых предков". Уже в том, что в "высший суд" для советских людей стал превращаться взгляд глаз молодых солдат, глядящих с увядших фотографий, если начистоту, не было ничего хорошего: это означало, что собственную совесть и собственную волюсоветским людям начинает заменять "страх перед предками" (как-то так совпало, что именно в это время не только "наверху", но и "внизу" эта самая собственная совесть у слишком многих людей стала нечистой, а воля стала приобретать торгашеский, рыночный оттенок). Теперь же, по ходу развития "культа", происходит отрицание предпосылок: взгляд молодых солдатстановится невыносимым для "благодарных потомков", трепетное разглядывание старых фотографий сменяется протаскиванием перед телевизионными камерами.

Стремления в будущее — которое, всё-таки, было свойственно и брежневским временам, "Эпохе Застоя", — теперь нет и в помине. "Великая Победа ради счастливой жизни будущих поколений" закономернопревращается всё больше в "жизнь нынешних и будущих поколений ради прошлой Великой Победы". Память объявляется "национальной идеей". Народ принуждается развлекаться с трупами.

Тут самое время сказать вот о чём. В годы Второй Мировой войны, — составной частью которой была Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков, — отношение к прошлому во всех воевавших блоках (для удобства, рассмотрим государства, участвовавшие в войне, именно так, по блокам: "Советский блок", состоявший из СССР, МНР, ТНР и территорий, находившихся под контролем партизан-коммунистов; "Западный демократический блок", состоявший из США, Великобритании, их союзников и территорий, контролировавшихся не-коммунистической частью Сопротивления; "Фашистский блок", состоявший из Германии, Италии, Японии, их более мелких союзников и сателлитов) было очень уважительным. Наиболее трезвым оно было в СССР, хотя здесь не обойтись без оговорок. 

После Октябрьской революции в среде советской интеллигенции сравнительно широко распространилось "футуристическое" извращение, смысл которого очень упрощённо можно выразить так: "Всё, что было в России до Октябрьской революции, - за исключением, разве что, революционного движения, - отвратительно, представляет собой "черную дыру", никаких добрых слов не заслуживает и должно быть сброшено с парохода современности". Подобные взгляды, пусть и в смягчённом виде, проникли (главным образом, вместе с творчеством Маяковского) в советскую школу, и, что стало ясно довольно быстро, позволили (за счёт их положительной стороны, заключавшейся в сверх-устремлённости в будущее) воспитать некоторое количество героев; при этом, люди, которые этих героев сдадут, воспитывались в той же самой школе. Советское руководство, возглавляемое Сталиным, не могло не видеть опасности складывающегося положения, однако времени на полное выкорчёвывание "футуризма" у него не было (это мы с Вами, товарищ Читатель, знаем, что от окончания Гражданской войны до начала Великой Отечественной прошло около двух десятилетий; тогдашние советские руководители, включая самих Ленина и Сталина, не знали и не могли знать, сколько времени империалисты позволят советскому народу строить коммунизм в более-менее мирных условиях). Поэтому культурная политика "национализации прошлого", проводившаяся в 30-ые годы XX века, — её наиболее ярким, пожалуй, проявлением стал фильм "Александр Невский", но главным событием, относящимся к ней, было отнюдь не его изготовление; основным событием, относящимся к "национализации прошлого", являются государственные торжества по случаю столетия со дня смерти Пушкина, ознаменовавшие собой полную "реабилитацию" великого русского поэта (таким образом Сталин, в своё время, совершил дело, на которое прежде у самого Ленина: "А он смеялся, уклонялся от ответов, на вопросы отвечал вопросами: „Что вы читаете? Пушкина читаете?“ — „О нет, — выпалил кто-то, — он был ведь буржуй; мы — Маяковского“. Ильич улыбнулся: „По-моему, Пушкин лучше“", - не хватило сил), — не обошлась без перекосов, направленность которых была противоположна "футуристическому". "Наша страна всегда права, потому что это - наша страна", — такое представление, увы, тоже получило некоторое хождение. Тем не менее, в общем и целом советские люди тогда вполне осознавали, что в прошлом их народа были и славные, и позорные страницы, умели отличать славные страницы своей истории от позорных и выстраивать своё отношение к историческим событиям на основе этого понимания. Населению "западных демократий" в те времена "державный патриотизм" ("Наше государство всегда право") был свойственен в гораздо большей степени, чем советским людям.

Итак, как уже сказано, в годы Второй Мировой войны во всех воюющих блоках отношение к историческому прошлому было очень уважительным. Но лишь в одном из участвовавших в войне блоков возникли развитые "культы предков"; и, как догадывается товарищ Читатель, этим блоком был не "Советский" и не "Западный демократический". Преклонениеперед предками, переходящее в поклонение, отличало как раз фашистские режимы, в особенности немецкий и японский; иное дело, что дажетогдашним фашистским режимам, наряду с "культом предков", была присуща и "идеология развития", — извращённая сама по себе (по существу, предполагалось "развитие" "избранных" народов за счёт всех остальных, при этом и среди "избранных" всё больше выделялось "элитное сословие", подминавшее под себя прочих "полноценных людей"), но подкреплявшаяся настоящими (зачастую крайне мерзкими, и тем не менее) делами (не только захватническим войнами, но и "большими стройками", развитием промышленности и науки). Нынешний российский порядок же, взяв "культ предков" (в качестве строительного материала для которого, со свойственным деятелям ельцинско-путинского режима цинизмом, использована победа над фашизмом), от "идеологии развития" оставил только пустейшие слова. "Старые" фашистские режимы уничтожали другие народы (тем самым постепенно убивая всё живое и в "своих собственных") — ельцинско-путинский же медленно, но неуклонно переводит в трупное состояние "свой собственный" народ, вообще ничего больше для него не делая.