В путинской России сегодня — государственный праздник: «День семьи, любви и верности». Установлен он был десять лет назад, в разгар «перехода к инновационному развитию», — но предыстория у него совсем-совсем не «инновационная». В свете последних событий имеет, пожалуй, смысл напомнить о ней. Сразу замечу, что мои старшие товарищи, в своё время, уже высказывались по данному вопросу, так что если Вам, товарищ Читатель, покажется, что что-то из написанного мной сегодня Вы уже где-то читали раньше — не удивляйтесь; ничего сильно нового я сегодня не скажу.
Эта история началась около 500 лет назад. Во времена Ивана Грозного во Пскове жил да был священник, оставшийся в истории под двойным именем Еромолай-Еразм. Около 1546 года у него произошёл «карьерный взлёт»: его перевели в Москву и сделали настоятелем дворцового собора. И поскольку он не только был обучен грамоте, но и имел некоторые способности к литературному творчеству, — Макарий, тогдашний московский митрополит, поручил ему составление жизнеописаний муромских святых, канонизированных на поместном церковном соборе 1547 года. Ермолай-Еразм к делу подошёл с огоньком, — и так появилась «Повесть о Петре и Февронии Муромских». Точнее, появилась-то «Повесть о житии новых муромских святых чудотворцев благоверного, и преподобного, и достойного похвалы князя Петра, названного во иночестве Давидом, и супруги его, благоверной и преподобной и достойной похвалы княгини Февронии, названной во иночестве Ефросинией», — но... впрочем, не стану забегать вперёд. Лучше пока перескажу сюжет этого замечательного во многих отношениях произведения, — он того заслуживает.
Значится, в русском городе Муроме жил, согласно «Повести», благоверный(это важно) князь Павел. С ним и его семьёй случилась беда:
«...дьявол, испокон веку ненавидящий благо человеческого рода, послал жене князя на блудное дело злого крылатого змея. Он являлся ей в видениях таким, каким был по своей природе, а посторонним людям казалось, что это сам князь с женою своею сидит. Долго продолжалось такое наваждение. Жена же этого не скрывала и рассказала о всем, что с ней произошло, князю, мужу своему. А злой змей силой овладел ею»
Все обстоятельства описанного Ермолаем-Еразмом несчастья есть смысл хорошо запомнить для того, чтобы стал лучше понятен смысл дальнейшего. Жена князя силам зла не поддалась и, в конце концов, смогла выведать у своего мучителя, что его можно убить, и смерть его будет «от Петрова плеча, от Агрикова меча». У князя Павла был родной брат Петр, и он, обретя (это настолько важно, что даже есть смысл процитировать: «Было у Петра в обычае ходить в одиночестве по церквам. А за городом стояла в женском монастыре церковь Воздвижения честного и животворящего креста. Пришел он в нее один помолиться. И вот явился ему отрок, говоря: «Княже! Хочешь, я покажу тебе Агриков меч?» Он же, стремясь исполнить задуманное, ответил: «Да увижу, где он!» Отрок же сказал: «Иди вслед за мной». И показал князю в алтарной стене меж плитами щель, а в ней лежал меч. Тогда благоверный князь Петр взял тот меч, пошел к брату и поведал ему о всем»; к слову, князь Петр, как и его брат, тоже называется благоверным, и это тоже важно) нужный меч, в конце концов сразился с исчадием ада и истребил его... однако, к несчастью, и сам пострадал:
«Змей же, обратившись в свое естественное обличье, затрепетал и умер, и обрызгал он блаженного князя Петра своей кровью. Петр же от зловредной той крови покрылся струпьями, и появились на теле его язвы, и охватила его тяжкая болезнь»
Итак, блаженный князь, православный воин, получил тяжкие раны в схватке с силами зла (вновь обращаю Ваше, товарищ Читатель, внимание на то, что речь идёт не о простом чудовище, а именно об исчадии ада). Вступил он в эту схватку, между прочим, за други своя (непосредственно ему крылатый змейне угрожал, а несчастья брата можно было и использовать). Помирать ему не хотелось, — и, в общем-то, придирчивые читатели уже тут могут начать задавать нехорошие вопросы, потому что в свете вышеизложенного отчаянные попытки уцепиться за жизнь начинают выглядеть несколько странно... но мы с Вами, товарищ Читатель, надеюсь, не станем вести себя слишком придирчиво и продолжим внимательно следить за сюжетом, — поэтому князь стал искать врача. Многие врачи пытались помочь — но ничего не получалось. В конце концов, князя привезли под Рязань, — и там, в одном из сёл, один из княжеских слуг нашёл девушку Февронию. Девушка сразу стала упражняться в остроумии, — и даже тогда, когда княжеский слуга рассказал ей, в чём дело, этих упражнений не оставила:
«На это она ответила: «Если бы кто-нибудь взял твоего князя себе, тот мог бы вылечить его». Юноша же сказал: «Что это ты говоришь — кто может взять моего князя себе! Если кто вылечит его, того князь богато наградит. Но назови мне имя врача того, кто он и где дом его». Она же ответила: «Приведи князя твоего сюда. Если будет он чистосердечным и смиренным в словах своих, то будет здоров!»»
Итак, вдоволь поиздевавшись над «княжеским отроком», Феврония начинает ставить условия. Ещё раз напоминаю: обсуждается вопрос жизни и смерти православного воина, пострадавшего в схватке с исчадием ада. Феврония знает о страданиях князя Петра и... нет, я не могу найти слова, чтобы это пересказать:
«Юноша быстро возвратился к князю своему и подробно рассказал ему о всем, что видел и что слышал. Благоверный же князь Петр повелел: «Везите меня туда, где эта девица». И привезли его в тот дом, где жила девушка. И послал он одного из слуг своих, чтобы тот спросил: «Скажи мне, девица, кто хочет меня вылечить? Пусть вылечит и получит богатую награду». Она же без обиняков ответила: «Я хочу его вылечить, но награды никакой от него не требую. Вот к нему слово мое: если я не стану супругой ему, то не подобает мне и лечить его»»
Тут, знаете ли, «шаблоны рвутся» с таким треском, что слышно сквозь века. Любовь к ближнему? Самопожертвование? Смирение, в конце-то концов (Феврония, вообще-то, простая крестьянка, а обращается к князю... конечно, князь не её, да и вообще сословным различиям место на свалке истории, как и классовым, но речь-то идёт о «домостроевских» временах и о произведении автора, которому, вроде бы, положено «домостроевские» установки разделять)? «Героиня» обо всём этом не слышала; она хочет князя, - и плевать ей на то, чего хочет сам князь, получивший тяжкие раны в схватке с исчадием ада; «если я не стану супругой ему, то не подобает мне и лечить его», — таково её слово.
Князь Петр, естественно, не захотел идти навстречу требованиям шантажистки... но ему хотелось жить: «Князь же Петр с пренебрежением отнесся к словам ее и подумал: «Ну как это можно — князю дочь древолаза взять себе в жены!» И послал к ней, молвив: «Скажите ей — пусть лечит, как умеет. Если вылечит, возьму ее себе в жены»», — а шантажистка, естественно, подстраховалась:
«Пришли к ней и передали эти слова. Она же, взяв небольшую плошку, зачерпнула ею квасу, дунула на нее и сказала: «Пусть истопят князю вашему баню, пусть он помажет этим все тело свое, где есть струпья и язвы. А один струп пусть оставит непомазанным. И будет здоров!» (...) Потом князь Петр пошел в баню мыться и, как наказывала девушка, мазью помазал язвы и струпы свои. А один струп оставил непомазанным, как девушка велела. И когда вышел из бани, то уже не чувствовал никакой болезни. Наутро же глядит — все тело его здорово и чисто, только один струп остался, который он не помазал, как наказывала девушка, и дивился он столь быстрому исцелению. Но не захотел он взять ее в жены из-за происхождения ее, а послал ей дары. Она же не приняла. Князь Петр поехал в вотчину свою, город Муром, выздоровевшим. Лишь оставался на нем один струп, который был не помазан по повелению девушки. И от того струпа пошли новые струпья по всему телу с того дня, как поехал он в вотчину свою. И снова покрылся он весь струпьями и язвами, как и в первый раз»
Тут уже от нехороших вопросов никуда не деться. То, что Феврония, не ограничившись шантажом, занялась откровенным вредительством, - это, допустим, ещё ладно (князь Петр, хоть и под давлением, дал слово, а слово нарушать нехорошо)... но откуда у неё познания о свойствах зловредной крови исчадий ада? То искусство, с которым она использует эти свойства против благоверного князя, принуждая его ко вступлению в брак (это нормально?), рождает подозрение: а не ведьма ли она?..
Так или иначе, с помощью шантажа и вредительства Феврония добивается своего: «И опять возвратился князь на испытанное лечение к девушке. И когда пришел к дому ее, то со стыдом послал к ней, прося исцеления. Она же, нимало не гневаясь, сказала: «Если станет мне супругом, то исцелится». Он же твердое слово дал ей, что возьмет ее в жены. И она снова, как и прежде, то же самое лечение определила ему, о каком я уже писал раньше. Он же, быстро исцелившись, взял ее себе в жены. Таким-то вот образом стала Феврония княгиней». Через некоторое время князь Павел умирает, — и Петр становится «самодержцем» в Муроме. Править он правда стал... как-то странно, всё время идя на поводу у своих злых бояр:
«Бояре, по наущению жен своих, не любили княгиню Февронию (...) Однажды кто-то из прислуживающих ей пришел к благоверному князю Петру и наговорил на нее: «Каждый раз, — говорил он, — окончив трапезу, не по чину из-за стола выходит: перед тем, как встать, собирает в руку крошки, будто голодная!» И вот благоверный князь Петр, желая ее испытать, повелел, чтобы она пообедала с ним за одним столом. И когда кончился обед, она, по обычаю своему, собрала крошки в руку свою. Тогда князь Петр взял Февронию за руку и, разжав ее, увидел ладан благоухающий и фимиам. И с того дня он ее больше никогда не испытывал. Минуло немалое время, и вот однажды пришли к князю бояре его во гневе и говорят: «Княже, готовы мы все верно служить тебе и тебя самодержцем иметь, но не хотим, чтобы княгиня Феврония повелевала женами нашими. Если хочешь оставаться самодержцем, путь будет у тебя другая княгиня. Феврония же, взяв богатства, сколько пожелает, пусть уходит, куда захочет!» Блаженный же Петр, в обычае которого было ни на что не гневаться, с кротостью ответил: «Скажите об этом Февронии, послушаем, что она скажет»»
Ничем хорошим это попустительство, разумеется, не закончилось; бояре, в конце концов, жёстко поставили князя перед выбором: «Или Феврония — или княжение», — и он «достояние свое к навозу приравнял», согласившись покинуть город. Очень скоро брошенный князем народ взвыл:
«И вот, когда люди собрались грузить с берега на суда пожитки, то пришли вельможи из города Мурома, говоря: «Господин наш князь! От всех вельмож и от жителей всего города пришли мы к тебе, не оставь нас, сирот твоих, вернись на свое княжение. Ведь много вельмож погибло в городе от меча. Каждый из них хотел властвовать, и в распре друг друга перебили. И все уцелевшие вместе со всем народом молят тебя: господин наш князь, хотя и прогневали и обидели мы тебя тем, что не захотели, чтобы княгиня Феврония повелевала женами нашими, но теперь, со всеми домочадцами своими, мы рабы ваши и хотим, чтобы были вы, и любим вас, и молим, чтобы не оставили вы нас, рабов своих!»», —
и князь вернулся. Что ему, самодержцу, мешало сразу обуздать неистовых бояр, — остаётся неведомым; можно лишь заметить, что до знакомства с Февронией князь, кажется, обладал более решительным нравом
Вот такую вот историю сочинил и записал Ермолай-Еразм. На житие святых она, мягко говоря, была совсем не похожа, — и поскольку со свободой слова на Руси при Иване Грозном было не очень, у писателя начались неприятности: «Время работы над этими произведениями было для Ермолая-Еразма наиболее благоприятным и для его творчества, и в его церковной карьере, но оно оказалось очень непродолжительным. Уже в «Молении к царю», которое исследователи датируют концом 40-х — началом 50-х годов, Ермолай-Еразм жалуется на притеснения и враждебное отношение к себе со стороны царских вельмож. Видимо, скоро и со стороны Макария произошло охлаждение к его писательскому таланту. Макария явно не удовлетворили произведения на муромскую тему. Он не захотел включать Повесть о Петре и Февронии в составлявшийся в это время новый сборник Великих Миней Четиих, а текст Повести о епископе Василии был значительно переработан, прежде чем его использовали в составе Жития князя Константина, которое было написано другим автором, видимо, в 1554 году». Тем не менее, «Повесть», отвергнутая церковью в качестве жития, сохранилась... а потом, по прошествии веков, многое изменилось.
В «лихие девяностые» торгашество стало на Руси в особой чести, — и «Повесть об удачном замужестве шантажистки Февронии»... внесли в школьную программу, где она остаётся и по сей день. Мы, помнится, проходили её классе примерно в пятом, — а сейчас её изучают в седьмом; не лишне будет привести методические указания, относящиеся к изучению: «Главное в работе учителя — чтобы школьники прочувствовали силу и красоту героев, прониклись к ним уважением и любовью, сочувствием и состраданием». Ну, а в «сытые нулевые», вот, и праздничек ввели, — полтора десятка лет обработки подрастающих поколений подготовили для этого вполне благоприятную почву.
На знаю, удалось ли мне, товарищ Читатель, помочь Вам прочувствовать силу и красоту героев произведения, потихонечку ставшего составной частью ельцинско-путинской государственной идеологии. Точно знаю (и не спрашивайте меня, откуда), что к реальным Петру и Февронии (если эти люди существовали в действительности... а они, вполне возможно, существовали) эти персонажи не имеют никакого отношения, а «Повесть о Петре и Февронии», вообще-то говоря, оскорбляет их память. Но сказать, напоследок, хотелось бы не об этом, а вот о чём. Как мне уже приходилось мимоходом отмечать, в советской школе, — помимо всех прочих её недостатков, - к воспитанию девочек подходили несколько иначе, чем к воспитанию мальчиков. Тогда я не стал развивать тему, — а сейчас, пожалуй, самое время. В небольшом различии коренилась, если подумать, большая подлость: девочек советская школа весьма основательно готовила к «роли жены и матери», — в то время как мальчиков к «роли отца и мужа», по большому счёту, с некоторого времени (условно говоря, со времён «Оттепели», хотя не всё тут так просто, к сожалению) не готовили вообще («Предполагается, что мальчики 5 - 8-х классов получают нек-рые дополнительные знания и навыки, относящиеся к домоводству в процессе работы по пионерским ступеням, а также в процессе общественно полезного труда, гл. обр. по самообслуживанию», то есть непосредственно школа не делала почти ничего). Помимо уроков домоводства (к преподаванию которого и в советские, и в «постсоветские» времена учителя почему-то подходили гораздо более основательно, чем к пресловутым «урокам труда»), способствовала этому и школьная программа по литературе («образ матери» там много где встречался, ну а образ отца?). В «постсоветское» время, по большому счёту, ничего не изменилось, — но, вот добавились и некоторые идеологические новинки. Стоит ли удивляться тому, что русские девушки «теряют стыд»?..
Комментариев нет:
Отправить комментарий