Начавшийся в прошлом году, — и до сих пор не закончившийся, — «Белорусский кризис» заставил определённую часть российской левой общественности более пристально взглянуть не только на современную Беларусь, но и на белорусскую историю. За вдруг обнажившимися современными противоречиями стали слишком явно проглядывать корни, уходящие не только в события первой половины прошлого века, но и в более глубокую древность. В частности, внимание любопытствующих вполне закономерно привлекло к себе Польское восстание 1863 — 1864 годов... и поскольку в советской литературе на те события был выработан вполне определённый взгляд, который не вполне соответствовал потребностям текущего момента, — началась, как это нередко бывает, «переоценка ценностей». И поскольку сам я имел к этому делу некоторое отношение, — считаю нужным внести ясность.
Вышеозначенная «переоценка ценностей», — что, опять же, не является большой редкостью в наших краях, — стала приобретать вид «борьбы с культом Личности», а в качестве «Личности», с «культом» которой разворачивается «борьба», выступил (что тоже едва ли может кого-нибудь удивить) польский революционный демократ Константин Калиновский, в советских источниках нередко именовавшийся «Кастусем». Входящий в выстроившуюся вокруг «уральского» агитатора и пропагандиста Семина экосистему проект «Цифровая История», взяв в помощники небезызвестного военного историка Дюкова, открыл поход против Калиновского, — и с месяц назад зрителям был обещан целый фильм (возможно, сейчас он уже вышел), в котором, судя по анонсу, «Кастусь» будет «разоблачен» и «развенчан» окончательно.
Сразу следует отметить, что ничего сильно нового Яковлев (основатель «Цифровой Истории»), Дюков и их соучастники не открыли. Ещё в позапрошлом году, до начала «Белорусского кризиса», путинские пропагандисты из издания «Союзный нарратив» обнародовали статейку «Крестоносец на земле белорусской», где были преданы огласке секретные документы (которые, насколько я понимаю, широко издавались в советские времена), касающиеся «Дела Калиновского». Из них (если, конечно, пропагандисты и агитаторы ничего не придумали) явствует, что Калиновский пытался разжечь среди белорусских крестьян религиозные страсти, — чтобы направить против «московской» церкви чисто-католический и униатский фанатизм, — и вообще недолюбливал «москалей». Яковлев и Дюков, судя по всему, решили сделать смысловое ударение именно на этом: на том, что, дескать, польские революционеры, во главе с Калиновским, устроили кровавые «религиозные гонения» именно на русских людей, на православных белорусских крестьян... и «гнали» их, конечно же, именно за то, что они православные и «москали», не желающие подчиниться полякам-католикам.
Обвинения, выдвинутые агитаторами и пропагандистами против Калиновского, тяжки, — и, к сожалению, не лишены оснований. Похоже на то, что религиозные страсти среди белорусских крестьян Калиновский, своей агитацией, действительно пытался разжечь. Весь вопрос — в том, против кого и против чего должен был направиться этот крестьянский фанатизм. Для того, чтобы разобрать этот вопрос, мне придётся сделать большое отступление, — и начать очень издалека.
Сегодня словом «россиянин» русские обозначают каждого выходца из России, «российское» — это всё, что связано с Россией, имеет её своим источником; напротив, «русский» — это в современном русском языке тот, кто принадлежит к русской (великоросской) нации. Ещё век назад... всё было с точностью до наоборот: слово «русский» означало «относящийся к России» (отсюда устойчивое, до сих пор употребляющееся словосочетание «Русская революция», означающее отнюдь не «национальную революцию великороссов»), — а «россиянин» было торжественным обозначением представителя русской нации, великоросса. И именно этим словом, — «россияне», — до сих пор обозначают русских людей поляки («rosjanie») и украинцы (помните, у Скрыпника: «Під час Першого з'їзду велося чимало спорів серед донецьких представників про об'єднання обох з'їздів і лунали непоодинокі голоси про те, що робітники Донбасу не вважають себе за українців, що вони росіяни»?); в современном белорусском языке всё несколько сложнее, но слово «расіянін» в соответствующем значении сохранилось и там.
Что же касается словечка «москаль», то ныне все россияне, понятно, склонны принимать его на свой счёт; вот, в частности, «питерский национал-большевик» («питерский» и потому, что живёт в Ленинграде, и потому, что обслуживает «питерский» клан российской буржуазии) Нерсесов недавно обрушился по этому поводу на великого украинского поэта Тараса Шевченко. В старые же времена всё было иначе. То есть, москвичи и ленинградцы и тогда были склонны были думать, что так на юге и западе называли и называют их всех, — но на самом деле значение этого слова было более узким. Слово «москаль» в юго-западной и западной частях Российской империи обозначало русского солдата, — и, несколько шире, всякого представителя российского государства, «служивого»; Даль в своём словаре отмечал, что в таком значении оно употреблялось и в южных говорах великорусского языка, — то есть, «солдата, военнослужащего» так могли назвать не только в Польше или Малороссии, но и в южной части «собственно России», Великороссии. Отсюда у Шевченко: «Кохайтеся, чорнобриві, та не з москалями, Бо москалі — чужі люде, роблять лихо з вами», — как мораль печальной истории об отношениях украинской девушки и офицера царской армии, который, наигравшись, с лёгкостью бросил забеременевшую возлюбленную, едва «в поход затрубили»; кстати, поэма Шевченко посвящена русскому поэту Жуковскому. Отсюда же и разжигание ненависти к «москалям» — в листках «Мужицкой правды» и других агитационных материалах Калиновского; когда советские редактора, при переводе, заменяли в них «москалей» то на «полицейских», то на «царя», то ещё на что-нибудь подобное, — они ничего не фальсифицировали... хотя в таких случаях лучше бы было, конечно, оставлять «москалей» и делать примечание.
Отдельно нужно сказать о религиозной составляющей деятельности Калиновского. Чтобы правильно оценить «католический фанатизм», который Калиновский и его товарищи попытались взять на вооружение, следует принять в расчёт, что... В те времена русской православной церкви, как самостоятельной религиозной организации, не существовало вообще: в начале XVIII века Пётр I упразднил Московский патриархат, заменив его духовной коллегией, которую вскоре по просьбам трудящихся (рядовых сотрудников коллегии) переименовали в «Священный синод», — по сути дела, одним из министерств Империи, которому подчинялись епархии и приходы, а православные священнослужители, соответственно, с тех пор являлись государственными служащими, на которых возлагались обязанности по записи актов гражданского состояния (документирование рождений, браков и смертей) и идейно-воспитательной работе. Католическая церковь, мусульманская и иудейская общины (буддистов, если мне память не изменяет, до Революции 1905 года считали «язычниками», с соответствующим ограничением в правах) существовали в качестве самостоятельных религиозных организаций, — но и принадлежащие к ним служители культа тоже являлись государственными служащими, отвечавшими перед царским правительством за акты гражданского состояния и идейно-воспитательную работу среди приверженцев соответствующих конфессий... а вне конфессий жители Российской империи состоять не могли.
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПОРЯДОК Российской Империи был таков, что православные священники являлись привилегированными «духовными служащими» (и служили везде, поскольку православие было государственной религией, именно её исповедовали русские цари... и русские солдаты, разбросанные по гарнизонам во всех концах Империи), — но, в то же время, в «католической зоне» (Царстве Польском) ответственное воспитание местной молодёжи поручалось католическому духовенству (так же как в местечках «Черты Оседлости» — иудейскому, а в татарских городах и сёлах — мусульманскому)... и оно, естественно, рассказывало молодым полякам свою версию истории, с «Константиновым даром» и вот этим всем. Польские революционеры, воспитанные в этом порядке, — и не могли воспринимать православие иначе как «московскую веру», которую всем жителям «Польских земель» навязали «московские захватчики»; разрыв уний между католиками и приверженцами «греческого обряда» они не могли не воспринимать, как враждебный акт, направленный на то, чтобы укрепить «московское» влияние на «исконно польских» землях. И поскольку на белорусских землях возвращение униатов к православию произошло незадолго до «Январского восстания», в 1839 году, — и, можно предположить, не обошлось без «административного восторга», — то Калиновский в «Мужицкой правде» попытался использовать и это тоже.
Разжигание религиозных страстей, тем более в политических целях, — это плохо. Тем более что для самого Калиновского, судя по всему, религия была не особо-то важна, — будучи сам «римским католиком», он в «Мужицкой правде» запросто говорил о «нашей греческой вере»... к тому же, видимо, не вполне понимая, что данное словосочетание означало для русских людей (на Руси именно так, «греческой верой», издревле называли именно православие). Прежде, однако, чем «решительно осудить» его, — русским людям, нынешним, следовало бы, во-первых, поставить себя на место «подсудимого». Если соответствующий агитпроп подействовал на Вас, — представьте себе, товарищ Читатель, что Россия оказалась в том положении, в котором в 19-ом веке находилась «Российская Польша». Представьте, что Россия лишилась национальной независимости, что область применения русского языка ограничивается административными мерами (и кое-где разговаривать по-русски запрещают совсем), что ряд исконно русских земель провозглашены (допустим) «исконно польскими», что чужое государство открывает в русских городах, где все верующие поголовно православные, католические храмы, — и решите сами для себя, как бы Вы, в таком случае, относились к «варшавским» священникам, «ляхам» вообще... и, особенно, к тем русским людям, которые бы пошли на сотрудничество с такой государственной администрацией. Решите это для себя, — и на основании этого решения можете судить «Кастуся» столько, сколько Вам заблагорассудится... если пожелаете. Учтите только ещё, — это во-вторых, — что...
Повторю ещё раз, ибо важно для понимания: в Российской империи все служители культа являлись государственными служащими. Присяжными лицами. Чиновниками. Таков был государственный порядок, державшийся на штыках «москалей». Начав вооружённую борьбу против этого порядка, — польские революционеры не могли обойти стороной «церковный вопрос»... и возможных вариантов его решения у них было не так уж много. Собственно, на практике они пошли далеко не по самому жёсткому пути.
Снова повторю сам себя, теперь прошлогоднего: польские революционные демократы были революционерами-разночинцами, народниками, — и, соответственно, полагали, что историю можно «подхлестнуть» с помощью индивидуального террора. Если, однако, российские народники (включая, кстати, и поляков, участвовавших в деятельности «Народной воли» и других подобных объединений) терроризировали высших государственных чиновников и только их, — то польские «красные» (включая русских и украинцев, участвовавших в Восстании 1863 — 1864 годов) направляли свой террор не только «вверх», но и «вниз», на представителей «простонародья», вплоть до тех, кто ещё просто не дозрел до того, чтобы присоединиться к революционной борьбе. Ко всем, в ком они видели врагов своего дела, польские «красные» не проявляли никакого снисхождения, действовали жестоко, часто перегибали палку — но не ими ли заложенная традиция, в своём развитии (что означало и исправление перегибов), уже скоро сделала Ярослава Домбровского самым дееспособным из военных руководителей Парижской Коммуны, а через десятилетия Феликса Дзержинского — наиболее подходящим для руководства Всероссийской Чрезвычайной Комиссией по борьбе с контрреволюцией человеком?...
На руках польских «красных» — немало невинной крови, однако... «А кто этого приказа ослушается, того — или он поп, или ксёндз, мужик или пан — всякого донести до Ронда Польского, чтобы можно было позже повесить или, созвав громаду и проведя справедливый суд, без отговорок вести на виселицу! Если кто хочет обидеть людей, тот пусть сам пропадает!», — с упоением цитируют нынче Калиновского агитаторы и пропагандисты, полагая, что разоблачают его... но разоблачают они сами себя. Польской крови на руках Калиновского и его товарищей было не меньше, чем крови русской, крови ксёндзов, — не меньше, чем крови попов. Не русские были для Калиновского врагами (напротив, он, наладив выпуск агитационных материалов на понятном для них языке, делал всё, что от него зависело, чтобы вовлечь как можно больше русских крестьян в революционное движение), и даже не православные (попов, которые не ослушаются приказов революционного правительства, «красные» репрессировать не собирались), — а только и исключительно «москали», солдаты, чиновники и все прочие слуги русского царизма.
Ирония истории состоит в том, что поляк Калиновский, ставший основоположником современной белорусской литературы, — был, в то же самое время, последним крупным белорусским (не по национальности, а по земле происхождения) политическим деятелем, для которого местные жители были... просто русскими. Вспомним «Январский манифест» польских повстанцев: «Do broni więc, Narodzie Polski, Litwy i Rusi, do broni!», — "Итак, к оружию, народы Польши, Литвы и Руси, к оружию!". Руси — и никакой «Белоруссии». Часть русских земель Калиновский и его товарищи считали «законной» частью Польши и намеревались присоединить их к восстанавливаемой Польше вне зависимости от того, хочет ли этого местное население... но к восстанавливаемой Польше, народно-демократической, польские «красные» желали присоединить русские земли; и та часть русского народа, которой предстояло стать гражданами Новой Польши, — должна была обрести в Республике Трёх Народов те же права, что полагались полякам и литовцам, должна была получить землю и волю наравне с поляками и литовцами. Пускай поляки и должны были стать в этой Новой Польше первыми среди равных, но среди равных.
Победив «красных» польских повстанцев, царская администрация, опираясь на штыки своих «москалей», — начала с ударной скоростью изготовлять из православных крестьян Белой Руси «белорусов», «третью ветвь» «триединого русского народа». О насквозь лживой, — в ней жители Киева (!!!) и Полоцка (!) объявлялись «младшими» по отношению к обитателям Москвы и Ленинграда (разумеется, у великороссов был и Новгород, но как раз «новгородский опыт государственного строительства» в Империи отрицался и всячески очернялся), — и кощунственной концепции «триединого русского народа» мне уже приходилось рассказывать подробно. Тут только напомню, что если украинцев изготовляли долго, и ко второй половине 19-го века добились-таки возникновения на землях от Кубани до Дуная очень особого языка и соответствующей культуры (которые и образованной русской публикой воспринимались, как нечто совершенно отдельное), — то в случае с белорусами у царских потрошителей времени было совсем в обрез. Поэтому они, прежде всего, изобрели слово-уродец «Белоруссия» (некоторые российские «государственно-патриотические» дурачки полагают, что оно было выдумано в советское время... но что с дурачков взять), — а затем, поскольку «культурного» материала было маловато, принялись измерять обитателям «Белоруссии» черепа:
«По наружности белорус резко отличается от великорусов. Он редко бывает больше среднего роста, а часто меньше; скорее приземист, чем строен; одутловат; волосы русые; глаза мало открытые, как бы вдавленные, чаще всего серые; лицо круглое. В 40, много в 50 лет белорус выглядит совершенным стариком; женщины увядают весьма рано, хотя в молодости иные из них отличаются свежестью и привлекательностью лица. Одежда белорусов весьма немногосложна и отличается первобытной простотой; только головные уборы мужчин и женщин несколько разнообразны. Любимый цвет белорусов белый: белый кожух, белая рубаха и панталоны, белый полотняный пояс, белая юбка у женщин, белый фартук, белый головной платок — все это обыкновенные любимые принадлежности праздничного и домашнего, летнего и зимнего туалета белорусов, и только сапоги, сменяющие лапти, отличают, и то не всегда, зимний и праздничный наряд белоруса от летнего и будничного»
Для справки: автор данной словарной статьи в большевистской партии не состоял, — он в царские времена был профессором Киевского университета и работал в официально зарегистрированных царским правительством образовательных учреждениях (хотя и после Октябрьской революции его тоже допускали к работе в образовательных учреждениях).
Комментариев нет:
Отправить комментарий