Великорусский национал-мазохизм и #права "малых наций"

 В сегодняшнем тексте мои постоянные читатели не найдут почти ничего нового, — как и неделю назад, продолжаю, разбираться с русским вопросом. Если кому-то представляется, что «ковыряться» в этом вопросе не следует, то... я таких людей понимаю, но и меня тоже прошу понять. У меня — другое мнение, я полагаю, что именно сейчас об этом и нужно говорить. Отдельно прошу прощения у всех, кому не нравится, когда критикуют Ленина; мне это самому не нравится, — но именно поэтому я считаю, что коммунистам в первую очередь нужно искать у Ленина ошибки и говорить о них... именно для того, чтобы на этих ошибках не «топтались» наши враги.

Итак...

Западноевропейская революционная демократия XIX века, к которой в этом примыкали Маркс и Энгельс, не признавала за «малыми нациями» никаких особых прав. Классики марксизма говорили об этом прямо и открыто: 

«Это право больших национальных образований Европы на политическую независимость, признанное европейской демократией, не могло, конечно, не получить такого же признания в особенности со стороны рабочего класса. Это было на деле не что иное, как признание за другими большими, несомненно жизнеспособными нациями тех же прав на самостоятельное национальное существование, каких рабочие в каждой отдельной стране требовали для самих себя. Но это признание и сочувствие национальным стремлениям относилось только к большим и четко определенным историческим нациям Европы; это были Италия, Польша, Германия, Венгрия. Франция, Испания, Англия, Скандинавия, которые не были разделены и не находились под иностранным господством, были лишь косвенно заинтересованы в этом деле; что же касается России, то ее можно упомянуть лишь как владелицу громадного количества украденной собственности, которую ей придется отдать назад в день расплаты» (Энгельс, «Какое есть дело рабочему классу до Польши» // Маркс и Энгельс, Соч., 2-ое изд., т. 16, с. 160)

Эту часть марксистского учения Владимир Ильич Ленин не принял, — и не столько потому, что «времена изменились» (а что, собственно говоря, в этом отношении изменил и мог изменить переход капитализма на империалистическую ступень развития?), сколько потому, что это... противоречило традициям русской революционной демократии. «Классический» подход, развивавшийся Энгельсом, не был лишён недостатков, — но русская революционная демократия допустила перекос в другую сторону. Ленин, к сожалению, данную ошибку своих учителей исправить не смог, — и когда, по ходу развития революционного процесса, Владимир Ильич стал вождём мирового пролетариата, когда для всего мирового коммунистического движения русский опыт стал образцом, а слово Ленина превратилось в «закон», это привело к печальным последствиям. Основная ответственность за то, что эти последствия наступили, лежит, разумеется, не на Ленине, а на тех его зарубежных (прежде всего европейских) горе-последователях, которые в решающий час отказались думать собственной головой, — но и сказать, что Ленин совершенно не виноват в случившемся, нельзя.

Вот, о какой ошибке русской революционной демократии идёт речь. Великорусские революционеры самостоятельно пришли к мысли о том, что «народ, угнетающий другие народы, сам не может быть свободен»; развивая далее эту мысль и желая полного, совершенного освобождения для своего народа, — они сделали (не вполне давая себе в этом отчёт) вывод, что для такого освобождения необходимо осознанное самоунижение «великой нации» перед всеми теми народами, которые она как-либо угнетала (эти народы, таким образом, должны были оказаться в положении угнетателей и, следовательно, лишиться свободы, но для русских революционеров первично было именно освобождение великорусского населения). Если западноевропейская революционная демократия «требовала» от россиян «вернуть собственность» Польше, — то русская революционная демократия насчитывала гораздо большее количество «обиженных», которым надлежало «возместить ущерб».

В этом русская революционная демократия неосознанно (или вполне сознательно?) следовала линии, начало которой положила... царская дипломатия. Энгельс вполне справедливо отмечал: 

«Принцип национальностей» совершенно не затрагивает великого вопроса о праве на национальное существование исторических народов Европы, а если и затрагивает, то только для того, чтобы запутать его. Принцип национальностей поднимает двоякого рода вопросы: во-первых, вопросы о границах между этими крупными историческими народами и, во-вторых, вопросы о праве на самостоятельное национальное существование многочисленных мелких остатков тех народов, которые фигурировали более или менее продолжительное время на арене истории, но затем были превращены в составную часть той или иной более мощной нации, оказавшейся в силу большей жизнеспособности в состоянии преодолеть большие трудности(...) Принцип национальностей является отнюдь не бонапартистским изобретением для возрождения Польши, а только русским изобретением, выдуманным для уничтожения Польши. Как мы увидим дальше, Россия поглотила большую часть старой Польши под предлогом соблюдения принципа национальностей» (там же, с. 161 — 162)

Нужно, однако, поправить и Энгельса. Если во времена русской императрицы Екатерины II «принцип национальностей» был, действительно, орудием внешней политики царизма, — то десятилетия спустя, при императоре Николае I, внешняя политика царизма на короткое время становится принципиальной, и «принцип национальностей» приобретает особое значение... но не как самостоятельный принцип, а как честь более общего принципа «Мировой Стабильности»: царские солдаты отправляются в поход против революционной Венгрии не ради территориального расширения России, а ради сохранения «Мировой Стабильности» и защиты национальных меньшинств Венгрии.

Кровные наследники Николая I его принципам не следовали, — но знамя великорусского политического национал-мазохизма, выброшенное царской династией, подняли русские интеллигенты-разночинцы. Российская исследовательница Прудникова в своё время правильно отметила, что между «нравственными принципами внешней политики, заложенными Лениным», «Австро-Венгерским казусом» Николая I и некоторыми идеями Достоевского существует некая связь, — однако, будучи «государственницей», она и рассмотрела эту связь исключительно с точки зрения «державно-государственнического подхода». Среди выращенной Николаем I русской интеллигенции, действительно, широко распространились настроения, ярче всего выраженные как раз Достоевским: «Выгода России именно, коли надо, пойти даже и на явную невыгоду, на явную жертву, лишь бы не нарушить справедливости (...) Если нации не будут жить высшими, бескорыстными идеями и высшими целями служения человечеству, а только будут служить одним своим «интересам», то погибнут эти нации несомненно, окоченеют, обессилеют и умрут. А выше целей нет, как те, которые поставит перед собой Россия, служа славянам бескорыстно и не требуя от них благодарности, служа их нравственному (а не политическому лишь) воссоединению, в великое целое», — настроения, согласно которым русской нации, чтобы стать по-настоящему великой и свободной, следует пожертвовать собственными «национальными интересами», следует принести себя в жертву. Эти настроения оказали влияние и на Ленина во времена его становления как личности.