Ещё немного о записях Легасова, где, как я узнал, содержатся прелюбопытные сведения о том, как жила и работала советская интеллигенция в годы «застоя» (когда, собственно говоря, и определялось, как будут развиваться события во время «перестройки», кто по их итогам победит, а кто проиграет и всё потеряет).
Осмысляя то, о чём говорил Легасов, стоит держать в голове, что по итогам «косыгинской реформы» советские министерства, по существу, начали превращаться в обособленные корпорации, едва-едва не конкурировавшие друг с другом. Те из министерств, которые могли более-менее широко использовать режим секретности, — к таковым, в частности, относилось Министерство «среднего машиностроения», — становились благодаря этому ещё более обособленными, ещё более похожими на обычные частные предприятия. Единство народно-хозяйственного комплекса поддерживалось центральным партийным аппаратом и советским государственным порядком (системой Советов), — но внутри него уже начиналось расползание, переходившее с министерского уровня на уровни более мелких структурных единиц. Легасов засвидетельствовал, например, «приватизацию» реакторной темы внутри Института атомной энергии:
«Что касается физики и техники реакторов, то это была запретная для меня область, как по собственному образованию так и по табу, которое было наложено Анатолием Петровичем Александровым и его подчиненными, работающими в этой области. Они не очень любили вмешательства в свои профессиональные дела посторонних лиц. Помню как однажды Лев Петрович ФЕОКТИСТОВ, только начавший работать в нашем институте, пытался проанализировать концептуально вопросы более надежного реактора, более интересного реактора, который бы исключал (тогда эта проблема волновала) наработки таких делящихся материалов, которые могли бы из реактора изъяты и использованы в ядерном оружии. Но его предложения были встречены в штыки. Равно как и предложения, пришедшего в Институт Виктора Владимировича ОРЛОВА о новом более безопасном типе реактора.
Они как-то не воспринимались сложившейся реакторной общественностью. Поскольку административной властью над этим подразделением я не обладал, но, в общем-то понимал многие конкретные детали того что происходит и хотя беспокойство за то, что начал предлагать среде реакторщиков инженерный, а не физический подход к решению проблем у меня было, но как-то существенно изменить эту картину я, естественно, не мог. А у Анатолия Петровича была такая, по человечески понятная и, даже, привлекательная черта, а именно опора на людей, с которыми он много лет проработал. Вот он, как-то доверился определенным людям, занятым флотскими аппаратами, занятыми станционными аппаратами, специальными аппаратами и очень не любил появления там новых лиц которые могли бы как-то беспокоить его или заставлять сомневаться в ранее принятых решениях. Вот таки примерно дело и шло. И в научном плане я выбрал для себя интересную область, о которой я уже сказал, химическая физика, связанная с созданием необычных веществ, созданием систем, которые позволяли бы получать водород тем или иным способом, привязать к ядерным источникам места получения водорода и с увлечением, с привлечением внешних организаций занимался этой областью»
Ну, а «внизу», в это самое время, скромные работники умственного трудаскромно делали своё дело:
Вот уже здесь, недавно совсем Александр Петрович и Вячеслав Павлович ВОЛКОВ, директор сначала Кольской, а потом Запорожской атомной станции, рассказывал мне вот такой эпизод, когда группа его товарищей побывала на Кольской станции и убедилась, что там полный непорядок, с его точки зрения, в организации технологического процесса.
Ну какие примеры он приводил: скажем приходил на смену дежурный, заранее заполнял все показатели журналов, все заранее параметры, еще до завершения смены, потом до конца смены смотрел в потолок и ничего практически не делал. Ну, может только СИУР (старший инженер управления реактором), иногда поднимался со своего места для того, чтобы провести некоторые операции. А так тишина, спокойствие, никакого внимательного наблюдения за показателями приборов; никакого внимания к состоянию оборудования до планово-предупредительных ремонтов. То есть, вот его товарищ, он приехав ознакомиться с работой этой станции, показал, что там все неправильно, а директор станции БРЮХАНОВ прямо говорит: "Что ты беспокоишься, когда ему ВОЛКОВ позвонил, да атомный реактор это самовар это гораздо проще чем тепловая станция и у нас опытный персонал и никогда ничего не случиться". Ну он очень насторожился. Как мне он рассказывал: позвонил он об этом и ВЕРЕТЕННИКОВУ в Минэнерго и, вот, ШАШАРИНУ, и до Непорожнего добрался, товарищу МАРЬИНУ в ЦК Партии об этом сообщил.
Тут тоже потихоньку проявлялась свободная частная инициатива:
Операторы делали ошибки, потому, что им нужно было обязательно завершить эксперимент, это они считали делом чести. Все это вело их и руководило их действиями. План проведения эксперимента был составлен очень некачественно, очень не детально и не санкционирован теми специалистами которыми он должен был быть санкционирован. Вот у меня в сейфе где-то хранится запись телефонных разговоров операторов накануне происшедшей аварии. Мороз по коже дерет, когда читаешь такие записи.Один оператор звонит другому и спрашивает: "Валера, вот тут в программе написано, что нужно сделать, а потом зачеркнуто многое из того что написано, как же мне быть?". Второй собеседник на проводе: "А ты действуй по зачеркнутому".
Понимаете?
Вот уровень просто подготовки документов на таком серьезном объекте как атомная станция, когда кто-то чего-то зачеркивал, оператор мог толковать зачеркнутое как правильное или неправильно и мог совершать произвольные действия. Но снова хочу сказать. Всю тяжесть вины возложить только на оператора было бы неправильно, потому, что кто-то же и план составлял и кто-то черкал в нем, и кто-то его подписывал, а кто-то его не согласовывал. И сам факт, что станция могла самостоятельно производить какие-то действия, не санкционированные профессионалами, это уже дефект отношений профессионалов с этой станцией. Тот факт, что на станции присутствовали представители Госатомэнергонадзора, но были не в курсе проводимого эксперимента, не в курсе этой программы это же есть не только факт биографии станции, но факт биографии работников Госатомэнергонадзора, и факт условий существования самой этой системы
И, само собой, такое происходило не только на атомных электростанциях. В других отраслях советской промышленности тогдашние управленцы тоже действовали интеллигентно и творчески:
Вот мне приходилось бывать на различных химических предприятиях. Особенно меня привел в ужас в Чемкентской области завод по переработке фосфора. Фосфорный завод это что-то ужасное, как с точки зрения качества ведения технологии, как с точки зрения насыщенности диагностической аппаратурой этого предприятия. Дичайшие условия труда. Просто отсутствие многих руководителей, которые должны быть в штатном расписании, но которых просто не было. Завод очень трудный и очень опасный был по существу предоставлен какому-то вольному течению обстоятельств. Делалось страшно когда приходилось знакомиться с такими ситуациями. Поэтому я расширительно понимал слова нашего Председателя Совета Министров, что дело не в специфике развития атомной энергетики, которая дошла до такого состояния, а это специфика развития народного хозяйства страны, которая привела к этому
Советское общество, однако, состояло не из одних интеллигентов. Помимо «отличников», пополнявших ряды интеллигенции, советские школы производили ещё и «троечников», пополнявших ряды рабочего класса. Возникновение соответствующего отношения между ними, — «умник» распоряжается, «середнячок» послушно исполняет, — задавалось системой образования (это, естественно, не следует понимать так, что советская система образования, «лучшая в мире», работала сама по себе и сама по себе превращала существенное различие между физическим и умственным трудом во враждебную противоположность; с определённого времени так работал весь сложившийся в советском обществе порядок в целом), но «отличники» и «троечники» взрослели, у «троечников», получавших производственный опыт, начинали возникать «нехорошие вопросы»... в общем, существование отношения, созданного работой системы образования, надо было дополнительно поддерживать; и его поддерживали:
То есть Чернобыль, как вот Николай Иванович Рыжков на Политбюро 14 июля, когда обсуждался вопрос, он сказал так: "У меня впечатление, что страна медленно и упорно, развивая свою атомную энергетику, шла к Чернобылю". Он сказал совершено правильно мы шли к Чернобылю. Только он должен был, по моим оценка, произойти не в Чернобыле, а на Кольской станции и на несколько лет раньше, когда там обнаружили, что в главном трубопроводе, по которому подается теплоноситель, сварщик, что бы получить премию и сделать быстрее, вместо того, что бы заварить задвижку, на самом ответственном месте, он просто в канал заложил электроды и слегка их сверху заварил. Это чудом просто обнаружили и вот эта, самая мощная авария, мы бы просто потеряли полностью Кольский полуостров. И это могло быть несколько лет назад. И просто чудом, как говорится, этого не произошло. И безколпачная станция всё бы там было загрязнено и чудо природы наш Кольский полуостров был бы изничтожен. Вот я это всё хотел Вам рассказать, что бы Вы поняли, что истоки Чернобыльской трагедии в неправильной философии, которая началась с того, что 10 лет упустили, потом стали нагонять, нагонять быстрее, быстрее, предложили этот вариант
Понятно? Если непонятно, — а я по своему собственному опыту знаю, что в это трудно вникнуть с первого раза, — перечитайте помедленнее: «...сварщик, что бы получить премию и сделать быстрее...». Система премий была разработана таким образом, что, зачастую, поощряла рабочих к выполнению работы «на троечку». Тот, кто был «троечником» в школе, должен был оставаться им по жизни, — для того, чтобы у него, рабочего-«троечника», всё время была потребность в интеллигенте-«отличнике», который будет «думать за всех» (как именно происходило «думание за всех», наглядно показано выше). О «Кольском инциденте» Легасов, судя по всему, размышлял много; в другом месте записей отмечается, что сварщика к работе «на троечку» поощрили отнюдь не только с помощью премий: «При проверке документации оказалось, что не только подпись сварщика есть, что он качественно сварил шов, но подпись гамма-дефектоскописта, который проверил этот шов, шов, которого не существовало в природе. И все это было сделано, конечно, во имя того, что бы увеличить производительность труда. Больше швов варить (...) Это потом проверялось на многих станциях: эти же участки, эти же сварочные швы, и не везде все было благополучно. Частые остановки аппаратов, частые свищи ответственных коммуникаций, не удачно работающие задвижки, выходящие из строя каналы реакторов типа РБМК, все это каждый год происходило».
Нынче российская интеллигентная общественность, — в частности, либеральная, но и не только, — нередко задаётся вопросом, каких успехов могли бы достичь советские учёные, сидевшие в «сталинских шарашках» (а иногда и в обычных исправительно-трудовых лагерях), если бы их в эти «шарашки» (а иногда и лагеря) не сажали, если бы не было над ними «кровавого сталинского режима». Записи академика Легасова и, в целом, «Чернобыльский опыт» позволяют ответить на многих мучащий вопрос: в том случае, если бы «свободное научное творчество» Королева и его сподвижников не было ограничено «шарашками», не было ограничено «режимом», — Гагарин полетел бы в космос на аппарате, собранном по принципу Реактора большой мощности канального. А после того, как попытка отправить в космос первого человека (управляемая с использованием новейшей вычислительной техники серии ЕС ЭВМ, которая бы тоже, конечно же, возникла не в начале 70-ых, а сильно раньше) закончилась бы космическим Чернобылем, — с последующим радиоактивным заражением всейтерритории Советского Союза и окрестностей, - Королев и компания, возможно, выразили бы своё глубокое сожаление в связи со случившейся неприятностью. И советская интеллигенция отнеслась бы к этому с полным пониманием.
Комментариев нет:
Отправить комментарий