О "традиционных ценностях"

 В России — очередной виток «борьбы с пропагандой гомосексуализма»: 

Депутаты Госдумы на пленарном заседании в первом чтении единогласно приняли поправки к законодательству в части запрета пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений. В перечень запрещённой для детей предлагается включить информацию, демонстрирующую нетрадиционные сексуальные отношения и предпочтения, а также сведения, способные вызвать у детей желание сменить пол. В пояснительной записке к документу отмечается, что существующее законодательство предусматривает ряд ограничений в отношении ЛГБТ-пропаганды, однако не распространяется на иную деструктивную информацию такой направленности

В этом месяце данная законодательная новелла, судя по всему, пройдёт через обе палаты уважаемого парламента, и нет особых сомнений в том, что после этого «Национальный Лидер» поставит свою подпись там, где надо, после чего «пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений» в России будет окончательно запрещена. И сегодня, по случаю окончания длинных выходных, я предлагаю об этом поговорить, — тем более что говорить, как ни странно, есть о чём.

Начать придётся издалека. 

В давние-давние времена, когда люди только-только выделились из животного мира, экономическая жизнь их была очень примитивной (собирательство да охота — вот и вся экономика), и в этой примитивной древней экономике, а соответственно и в тогдашнем обществе в целом, женщины занимали главенствующее положение: кто собранное и добытое на охоте хранил, а заодно и детей (которые сами по себе были ценнейшим ресурсом, чем больше было человеческое стадо, тем большую территорию оно могло обработать) воспитывал, тот и был главным. Так человечество жило сравнительно недолго, — всего-навсего несколько десятков тысяч лет; люди тогда, понятное дело, были примитивные, — и, соответственно, о любви не размышляли, потому что просто было некогда: у мужчин всё свободное время уходило на добычу питательных веществ из окружающей среды и производство потомства (детская смертность тогда, по причине полнейшего отсутствия не только перинатальных центров, но и даже обычных роддомов, была высоченной, и чтобы получить прирост человеческого стада, надо было... очень стараться), у женщин — на заботу о получившемся потомстве (от физического вынашивания до, так сказать, образования) и, как уже говорилось, сохранение добытых благ (тогда не было не только перинатальных центров, но и вообще строительные технологии были крайне неразвиты, и для сохранения добытого требовалось не меньше ума и сил, чем для добычи). Впрочем, может быть, только тогда люди и любили по-настоящему... Не суть.

Человеческое общество развивалось. От простого пользования природой оно постепенно перешло к её преобразованию. Развитие орудий труда позволило людям перейти к оседлому образу жизни, — соответственно, стали меняться и общественные отношения. Времена материнского права закончились, — настала пора мужского главенства, пора патриархата. И поскольку люди всё ещё оставались довольно примитивными существами, — мужчины, разумеется, начали вовсю пользоваться свалившимся на них «счастьем», быстро превратив прежних хозяек в простые орудия воспроизводства населения и бытового обслуживания. Но, увы, этим дело не ограничивалось: возросшая производительность труда дала некоторым из тогдашних мужиков избыток свободного времени, время на размышления, постепенно ставшие философскими; а начав осмысливать собственную жизнь, тогдашние мужики, разумеется (повторюсь, люди тогда были всё ещё очень примитивными, наука и технологии находились в зачаточном состоянии), быстро пришли к «логическому выводу», что людьми являются только они. В общем, как писал Энгельс: «Ниспровержение материнского права было всемирно-историческим поражением женского пола. Муж захватил бразды правления и в доме, а жена была лишена своего почетного положения, закабалена, превращена в рабу его желаний, в простое орудие деторождения» (Маркс К. и Энгельс Ф., Сочинения, издание второе, т. 21, с. 60).

Собственно говоря, вот в таких условиях и появились у человечества ценности, которые принято считать традиционными. Крепкая патриархальная семья во главе с отцом-патриархом, который всё решает, которого все слушаются, — что может быть более традиционным, что ещё можно считать воплощением традиционных ценностей? А теперь — самое, так сказать, главное; то, о чём почему-то редко говорят, хотя всё это известно. Философская мысль древности, — мысль общества восторжествовавшего патриархата, общества таких традиционных ценностей, что традиционнее не придумать, — не стояла на месте, развивалась. Придя к «выводу» о том, что люди — это только мужчины, она пошла дальше: раз «баба — не человек», то как возможна любовь между людьми? Примитивная логика, — а другой у традиционных людей не было, — подводила к единственному возможному (при использовании примитивной логики; в правовом поле Российской Федерации используется другая логика) выводу: любовь между людьми — это любовь мужчины к... другому существу мужского пола.

В окончательном виде этот вывод сформулировал древнегреческий философ Платон. Свои произведения он, обычно, писал в форме диалогов, где наиболее важные для себя мысли вкладывал в уста персонажа, которого называл Сократом (не путать с историческим Сократом, у которого Платон учился). Однако в диалоге «Пир», для большей важности, Платон вывел ещё одного персонажа — мудрую женщину (не удивляйтесь, товарищ Читатель, в мифах и сказках народов мира говорящие животные встречаются нередко) Диотиму, выступающую наставницей Сократа; и вот в уста этой Диотимы Платон  вложил заветные мысли: 

«Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело, – продолжала она, – обращаются больше к женщинам и служат Эроту именно так, надеясь деторождением приобрести бессмертие и счастье и оставить о себе память на вечные времена. Беременные же духовно – ведь есть и такие, – пояснила она, – которые беременны духовно, и притом в большей даже мере, чем телесно, – беременны тем, что как раз душе и подобает вынашивать. А что ей подобает вынашивать? Разум и прочие добродетели. Родителями их бывают все творцы и те из мастеров, которых можно назвать изобретательными. Самое же важное и прекрасное – это разуметь, как управлять государством и домом, и называется это уменье рассудительностью и справедливостью. Так вот, кто смолоду вынашивает духовные качества, храня чистоту и с наступлением возмужалости, но испытывает страстное желание родить, тот, я думаю, тоже ищет везде прекрасное, в котором он мог бы разрешиться от бремени, ибо в безобразном он ни за что не родит. Беременный, он радуется прекрасному телу больше, чем безобразному, но особенно рад он, если такое тело встретится ему в сочетании с прекрасной, благородной и даровитой душой: для такого человека он сразу находит слова о добродетели, о том, каким должен быть и чему должен посвятить себя достойный муж, и принимается за его воспитание. Проводя время с таким человеком, он соприкасается с прекрасным и родит на свет то, чем давно беремен. Всегда помня о своем друге, где бы тот ни был – далеко или близко, он сообща с ним растит свое детище, благодаря чему они гораздо ближе друг другу, чем мать и отец, и дружба между ними прочнее, потому что связывающие их дети прекраснее и бессмертнее. Да и каждый, пожалуй, предпочтет иметь таких детей, чем обычных, если подумает о Гомере, Гесиоде и других прекрасных поэтах, чье потомство достойно зависти, ибо оно приносит им бессмертную славу и сохраняет память о них, потому что и само незабываемо и бессмертно. Или возьми, если угодно, – продолжала она, – детей, оставленных Ликургом в Лакедемоне – детей, спасших Лакедемон и, можно сказать, всю Грецию. В почете у вас и Солон, родитель ваших законов, а в разных других местах, будь то у греков или у варваров, почетом пользуется много других людей, совершивших множество прекрасных дел и породивших разнообразные добродетели. Не одно святилище воздвигнуто за таких детей этим людям, а за обычных детей никому еще не воздвигали святилищ»

Прошу прощения за длинную цитату, — но тогда коротко не писали. Зато, кажется, всё понятно. Есть «простые» люди, «беременные телесно», — и они «обращаются больше к женщинам... надеясь деторождением приобрести бессмертие»; такие люди, согласно Платону, почти не отличаются от животных: «Ведь у животных, так же как и у людей, смертная природа стремится стать по возможности бессмертной и вечной. А достичь этого она может только одним путем – порождением, оставляя всякий раз новое вместо старого». «Более развитые», по представлениям Платона, люди обращаются к существам своего пола, «радуясь прекрасному телу больше, чем безобразному»; ну, а самые «развитые», истинные люди, способные на истинно-человеческую любовь... думаю, товарищ Читатель, Вы уже поняли, куда, по мнению Платона, должны обращаться они. Платон восславил не просто однополую любовь, но то, что древние греки называли «педерастией»; сейчас таким словом обозначают мужской гомосексуализм вообще, но изначально это — страсть к мальчикам, мужская гомосексуальная педофилия, если по-современному.

То, что у философа Платона оказалось на языке, было на уме чуть ли не у всего «высшего общества» Древней Греции: «Эта афинская семья с течением времени сделалась образцом, по которому устраивали свои домашние порядки не только остальные ионийцы, но постепенно и все греки как внутри страны, так и в колониях. Однако, вопреки всему этому затворничеству и надзору, гречанки довольно часто находили возможность обманывать своих мужей, а последние, стыдившиеся обнаружить хотя бы какое-нибудь чувство любви к своим женам, развлекались всяческими любовными похождениями с гетерами; но унижение женщин мстило за себя и унижало самих мужчин, вплоть до того, что в конце концов они погрязли в противоестественной любви к мальчикам...» (Маркс К. и Энгельс Ф., Сочинения, издание второе, т. 21, с. 67 — 68), — но не только. Древний Мир, — рабовладельческий мир, мир победившего патриархата, мир восторжествовавших «традиционных ценностей», — вообще так жил. Распространение мужского гомосексуализма в целом и «педерастии» в частности (женский гомосексуализм тогда мало кого волновал, потому что люди, начавшие осознавать и философски осмысливать себя, человеческим миром интересовались гораздо больше, нежели миром животных) там ограничивалось лишь потребностью в производстве детей; производительность труда в рабовладельческом мире стала выше, чем была при первобытном коммунизме, — но оставалась очень низкой, а до капитализма с его «проблемой перенаселения» было совсем далеко, так что тогдашнее общество остро нуждалось в «дополнительных» людях. Воспроизводство рабов являлось для этого общества воспроизводством орудий труда, — а «настоящие люди» из «высшего общества» имели в собственных детях готовое войско и готовый материал для выстраивания политических союзов (которые издревле скреплялись браками детей из родов, заключающих союз; мнение «молодоженов», по понятным причинам, учитывалось очень редко). Соответственно, рабам «истинно любить» было, в общем и целом, не по чину, — да и «настоящего человека», если он слишком увлекался «истинной любовью» в ущерб производству потомства, могли как-нибудь наказать. 

К слову, теми же рамками распространение мужского гомосексуализма продолжало ограничиваться и тогда, когда рабовладельческий порядок уже приказал долго жить, — вплоть до Нацистской Германии; нынче буржуазная пропаганда представляет её «образцом гомофобного государства», — а вот в те времена среди непосредственных свидетелей «сложилась саркастическая поговорка: "Уничтожьте гомосексуалистов — фашизм исчезнет"». Гомосексуальный фашизм, — или фашистский гомосексуализм, — отнюдь не умер вместе с «главным штурмовиком» Ремом; просто большинству «истинно-арийских воинов», по представлениям Гитлера и прочего нацистского начальства, надлежало воевать или заниматься производством наследников, не отвлекаясь на возвышенные фантазии, носителей «чистой арийской крови» было слишком мало, чтобы позволить им отвлечься от общественной работы. Но было в Нацистской Германии и аристократическое меньшинство, которому дозволялось всё... при условии, что это обходилось без излишней огласки.

Вернёмся, однако, в Древний Мир. Там, в Древнем Мире, был один народ, который резко отличался от прочих, — и резко отделял себя от этих прочих народов. Точнее, и среди этого народа было немало желающих быть как все, — из-за чего чуть ли не половина его священной истории представляет собой повествование о том, как представители этого народа пытались стать как все (например:  «И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов» — 1 Цар 8:4-5) и получали за это разнообразные наказания, — но... в общем, этот народ выделялся, а в его священных текстах содержалась весьма нетрадиционная для Древнего Мира мысль: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт 1:27), — мысль о том, что женщина тоже человек, из которой, по понятным причинам, вытекала воинствующая гомофобия, как часть воинствующего неприятия традиционных ценностей прочих народов. Судьба этого народа в мире традиционных ценностей складывалась не особо благополучно и, в конце концов, он утратил свою государственность и рассеялся... Но общественное продолжалось, — и через некоторое время после того, как нетрадиционный народ потерял свои государство и землю, сам традиционный мир рухнул, а на его развалинах утвердился новый порядок, при котором ценности этого нетрадиционного народа восторжествовали, сперва на Западе (в виде христианства), потом и на Востоке (в виде ислама).

Ну, как восторжествовали... Для полного их торжества, как указывали теоретики эпохи падения рабовладельческого строя и феодальной революции, нужно было построить такое общество, где на земле «нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского» (Гал 3:28), — а материальных условий для этого не было. Рабовладение сменилось феодализмом, — но патриархат никуда не делся; женщин признали за людей, — и, едва новый порядок устоялся, отправили на прежнее нечеловеческое место. Официально была провозглашена непримиримая гомофобия, — а на деле... не буду вдаваться в подробности, ибо они мерзки, просто скажу: в оплоты мужского гомосексуализма вообще и педерастии в частности превратились как раз те учреждения, которые должны были подавать пример полной нетерпимости к этому (я буду далее говорить о «Христианском мире», поскольку про «Исламский мир» мало что знаю, вопрос обсуждается крайне чувствительный, а за оскорбление чувств верующих нынче может наказать не только государство). Католическую церковь уже не первое десятилетие сотрясают скандалы вокруг сексуальных домогательств со стороны священников и монахов, — а что касается церкви православной... мне не хочется попадать в змеиную яму, поэтому сошлюсь на мнение авторитета; Ломоносов (тот самый, в честь которого потом Московский университет назвали), среди прочего, писал: «Сюда ж надлежит и пострижение молодых людей прямо в монахи и монахини, которое хотя в нынешние времена и умалилось пред прежним, однако еще много есть излишества, особливо в Малороссии и при синодальных школах. Взгляды, уборы, обходительства, роскоши и прочие поступки везде показывают, что монашество в молодости ничто иное есть, как черным платьем прикрытое блудодеяние и содомство, наносящее знатный ущерб размножению человеческого рода, не упоминая о бывающих детоубивствах, когда законопреступление закрывают злодеянием. Мне кажется, что надобно клобук запретить мужчинам до 50, а женщинам до 45 лет» («О сохранении и размножении российского народа»), — предполагаю, он понимал, о чём говорил.

Когда феодальное общество утратило устойчивость, — у «простонародья» на «Западе» появились вопросы к нравственному облику учителей нравственности. Там, где поднятие этих вопросов привело к религиозной реформе, — случалось второе издание воинствующей гомофобии и, в итоге, в правовом поле США «уголовная ответственность за однополый секс между взрослыми партнёрами по взаимному согласию» сохранялась аж до 2003 года, в Великобритании — «всего лишь» до 1967-го. Там, где католическая церковь долго сохраняла своё «средневековое» положение, — во Франции, например, — буржуазные революции, напротив, приводили к торжеству толерантности. К женщинам же и там, и там продолжали относиться не как к полноценным людям, — например, избирательные права за женщинами начали признавать только в конце позапрошлого века, — соответственно, почва для «истинно человеческой любви» оставалась более чем благодатной. 

Что же касается России, то... «Исторически в России к гомосексуалам относились значительно терпимее, чем в других европейских странах. Светское уголовное право не касалось этого вопроса вплоть до XVIII века. Русская православная церковь рассматривала однополые контакты (и женские, и мужские) как серьёзный грех, однако согласно каноническому праву наказание за это было сопоставимо с иными формами «блуда» и значительно мягче, чем в Западной Европе»; феодальная Россия была, как ни странно, государством весьма и весьма толерантным, уголовные наказания за мужеложество появились только при Петре I, а всех за это стали наказывать и вовсе ближе к середине позапрошлого века. Впрочем, если вспомнить, как на Руси традиционно относились к женщинам (собственно, «Курица не птица, а баба не человек»; так было не всегда, придерживались этого воззрения не все, но всё же), — удивляться не приходится: люди, склонные поискать смысл жизни, у нас тут всегда были в избытке, а размышления о смысле жизни в условиях «глухого» патриархата могут ли привести к каким-то другим выводам, кроме платоновских?..

После Октябрьской революции царские законы «против гомосексуализма» были отменены вместе с прочими царскими законами, — но «торжество толерантности» продолжалось недолго: в 1933 — 1934 годах мужеложество в СССР стало рассматриваться, как уголовное преступление. Связано это было, впрочем, не с тем, что к тому времени советское общество стало настолько матриархальным, насколько вообще могло стать матриархальным социалистическое общество; просто известная докладная записка Ягоды Сталину («...актив педерастов, используя кастовую замкнутость педерастических кругов в непосредственно контрреволюционных целях, политически разлагал разные общественные слои юношества, в частности рабочую молодёжь, а также пытался проникнуть в армию и на флот») появилась не на пустом месте... 

Ладно, пора мне закругляться. Я это всё к чему говорю-то... бороться с «пропагандой гомосексуализма», вовсю защищая традиционные ценности, — это довольно странная затея. Толерантность (и даже приветственная толерантность) к «истинно-человеческой любви» — ценность гораздо более традиционная, нежели гомофобия. Чтобы уничтожить социальную почву для распространения гомосексуализма, для «пропаганды гомосексуализма» («биологической» стороны дела я не касаюсь; замечу лишь, что в исследованиях, обосновывающих «биологическую нормальность» гомосексуализма, политики гораздо больше чем науки), — нужно уничтожить патриархальные отношения. Современное общество патриархально насквозь; «борьба за права женщин» в нём повсеместно используется для легализации использования женского труда в наиболее опасных для женского здоровья отраслях промышленности, «феминистская повестка» — для удовлетворения всё более извращённых «культурных потребностей» некоторых мужчин. Запретить в этом обществе пропаганду гомосексуализма невозможно, — потому что оно само по себе, ежедневно, всей своей практикой пропагандирует гомосексуализм.