Завоевания "Оттепели"

Осколки Революционной рабочей партии, похоже, начали кампанию по «размежеванию со сталинизмом». В качестве поводов для мероприятий этой примечательной кампании используются почти юбилейные памятные даты: некоторое время назад «Марксистская тенденция» (РС ММТ) отметила семьдесят шестую годовщину «незаконной депортации чеченцев и ингушей», — и вот уже собственно «Революционная рабочая партия» (навеки с Биецем) широко празднует шестьдесят четвёртый день рождения «борьбы с культом личности Сталина». В «эпохе», открытой XX съездом КПСС, биецианцы углядели аж «ЛЕВЫЙ ПОВОРОТ СОВЕТСКОЙ БЮРОКРАТИИ». Конкретно этот самый поворот они (вслед за своим покойным наставником, много раз хвалившим Хрущева и то время) разглядели вот в чём:

Правящая в стране бюрократия пошла на большие уступки рабочему классу: в СССР было возвращено полное бесплатное образование, начато массовое жилищное строительство, в корне изменившее жилищные условия большинства населения, сокращено социальное расслоение в среде рабочего класса, введен самый прогрессивный трудовой кодекс в мире, уменьшено количество рабочих часов, практически уничтожены остатки частного сектора в экономике и прочее. Хрущёвская эпоха запомнилась колоссальными достижениями народного хозяйства: к 1965 году объем выпускаемой промышленной продукции возрос в три раза, а сельского хозяйства - в полтора. Также именно эта эпоха вошла в историю как наиболее прогрессивная в космическом деле, в котором советская наука и техника добилась беспрецедентных результатов

И перечисленные признаки «левого поворота» заслуживают того, чтобы подробно рассмотреть каждый из них по отдельности, поскольку это, возможно, позволит лучше разобраться в особенностях того «великого десятилетия», с которым связаны события, во многом предопределившие всю дальнейшую судьбу Советского Союза.

Итак...

в СССР было возвращено полное бесплатное образование

Этот довод выглядит убедительным, — но лишь на первый взгляд. Буржуазные пропагандисты нередко, в ответ на довод «постсоветских» коммунистов о «бесплатном образовании» в СССР, «тыкают» их в то, что образование в СССР было не совсем бесплатным, и хотя дальше они сами предпочитают отделываться общими словами, разумное зерно тут есть: советским учителям за их работу платили, деньги на это брались из государственного бюджета, туда они попадали через взимание налогов (на этом буржуазные пропагандисты, обычно, останавливаются), — а в конечном счёте все средства, которыми оплачивалось образование советских граждан, брались из прибавочного продукта (как в форме прибавочной стоимости, так и, частично, в «натуральном виде»), созданного трудом СОВЕТСКИХ РАБОЧИХ И КРЕСТЬЯН.

Однако в 1940 году Совет народных комиссаров СССР несколько изменил порядок, сложившийся после Октябрьской революции (и восстановленный в 1956 году), «признав необходимым возложить часть расходов по обучению в средних школах и высших учебных заведениях СССР на самих трудящихся». Слова «на самих трудящихся», употреблённые «сталинскими пропагандистами», могут, понятное дело, ввести в заблуждение людей с умственными способностями Льва Троцкого, — но, в действительности, «Постановлением № 1860» устанавливалось взимание платы за обучение в старших классах школы и вузах детей из всех советских семей, включая и семьи партийных (а ещё «военных», «технических», «творческих» и всяких прочих) «бюрократов». При этом, по Кодексу законов о труде РСФСР 1922 года, с 14 лет («В исключительных случаях... на основании специальной инструкции, издаваемой Народным Комиссариатом Труда, по соглашению с Всероссийским Центральным Советом Профессиональных Союзов») советский подросток мог пойти работать, — и получалось следующее.

Советский «старшеклассник» из «простой» рабочей семьи (в крестьянских семьях положение было примерно таким же, с большой поправкой на общие особенности положения советского крестьянства), не желавший продолжать обучение, при «порядке 1940 года» просто шёл работать на завод, пополняя ряды советского рабочего класса и, тем самым, снижая трудовую нагрузку на советских рабочих (в предвоенное время она была громадной, всякая «дополнительная» пара рабочих рук хоть и незначительно, но облегчала работу каждого... о послевоенном времени, когда, по понятным причинам, выбыло значительное количество взрослых мужчин, можно сказать то же самое); если он желал продолжить обучение, — то, опять же, шёл на завод и постепенно доучивался, платя сам за себя (150 — 200 рублей в год были вполне «подъёмными», кроме того «плата за заочное обучение в средних и высших учебных заведениях взималась в половинном размере»), или «добирал» с помощью самообразования (возможности были широчайшие). Советский же «старшеклассник» из «непростой» рабочей, интеллигентской или «бюрократической семьи» тоже мог пойти на завод (либо бросив учёбу, либо продолжая её за свой счёт), — но в большинстве случаев, понятное дело, становился «расходной статьёй» для своих родителей, высокооплачиваемых рабочих, интеллигентов или «бюрократов». При этом, поскольку, по понятным причинам, «бюрократы» были склонны «проталкивать» своих чад, при случае «пристраивая» их в «область свободного творчества», — для «бюрократии» нововведение 1940 года обернулось введением этакого прогрессивного налога: если за обучение своего подросшего чада в школе столичный (московский, ленинградский или киевский) «бюрократ» отдавал 200 рублей в год, то за учёбу в «техническом» вузе - уже 400 рублей, а если «пристраивал» в «творческий» вуз, — то и все 500 рублей.

Ко всему сказанному следует добавить, что советские подростки из всех семей, проявившие способности «выше среднего», от платы за обучение освобождались: «с 1 ноября 1940 года стипендии назначаются лишь тем студентам и учащимся в техникумах, которые проявляют отличные успехи». В общем... порядок, введённый в 1940 году, был, конечно, далёк от совершенства; недостатки системы оценок, возможно, лишили некоторых даровитых детей из «простых» семей возможности получить полноценное высшее образование (но, с другой стороны, они ведь и меньше подверглись воздействию «бюрократической» пропагандистской машины), — а введение в отношения между учителем и учащимся (или его родителями) товарно-денежной составляющей было, само по себе, не очень-то коммунистической мерой (хотя, вообще говоря, деньги, шедшие на «платное образование», как раз выводились из оборота, родители отдавали их не учителю в руки, а «в кассу»; но, в то же время, учитель теперь должен был несколько острее чувствовать зависимость от «простого народа», родители школьников могли с полным основанием выговорить, что «мы вам платим»). Было бы гораздо лучше, если бы товарищ Сталин и его соратники осуществили меру, которую предлагал Маркс при основании Международного товарищества рабочих («Первого Интернационала»): «При разумном общественном строе каждый ребенок с 9-летнего возраста должен стать производительным работником так же, как и каждый трудоспособный взрослый человек, должен подчиняться общему закону природы, а именно: чтобы есть, он должен работать, и работать не только головой, но и руками» (Маркс и Энгельс, Соч., 2-ое изд., т. 16, с. 197), — если бы все советский дети включились бы (с соблюдением всех необходимых предосторожностей и учётом потребностей образовательного процесса) в общую производственную цепочку и, тем самым, сами оплачивали бы и своё образование, и свою жизнь на свете; увы, при тогдашнем уровне развития производительных сил советского народа, при тогдашних ближайших задачах, стоявших перед советским обществом (подготовка к нападению империалистов), при, в конце концов, психологических установках, владевших сознанием значительной части советских граждан (включая и работников образования), — эта коммунистическая мера не могла быть осуществлена.

Тем не менее, «порядок 1940 года» кое-как ввёл в советское образование связь с полноценным промышленным производством (пусть и в качестве внешнего принуждения), облегчил нагрузку на рабочий класс и ввёл дополнительное налогообложение для «бюрократии», — и видеть в его отмене «уступку бюрократии рабочему классу» могут лишь лица с интеллектом Троцкого.

начато массовое жилищное строительство, в корне изменившее жилищные условия большинства населения

Вроде бы, опять же, не поспоришь. Однако, если вдуматься, — согласиться можно лишь с тем, что условия жизни некоторой части советского населения из-за «массового жилищного строительства», в самом деле, в корне изменились.

Если верить данным, обнародованным в статистическом сборнике «СССР в цифрах в 1981 году» (М.: Финансы и Статистика, 1982; с. 173 — 174), в течение шестой пятилетки (с 1956 по 1960 годы включительно) было построено, по площади, почти в два раза больше жилья, чем в течение пятой (474,1 миллиона квадратных метров против 240,5), — приписки возможны (и по шестой, и по пятой), но порядок таков. Однако и в течение пятой пятилетки (1951 — 1955 годы) жилья было построено в три с половиной раза больше, чем за годы последней «полноценной» предвоенной пятилетки (240,5 миллиона квадратных метров против 67,3 в 1933 — 1937 годах), — массовое жилищное строительство велось в Советском Союзе уже при Сталине, тогда же, в начале 50-ых годов, были разработаны и начали внедряться в практику те технологии, благодаря которым стал возможен «хрущевский прорыв» (панельное строительство, серийное проектирование и так далее).

Состоялся же этот «прорыв» благодаря тому, что в конце 50-ых — начале 60-ых годов на ускоренную достройку уже заложенного и быстрейшее возведение новых домов были брошены все мощности советской строительной промышленности (в ущерб созданию и развитию строительных средств производства); правда, обернулось это тем, что если в 1960 году в строй было введено 109,6 миллиона квадратных метров жилой площади (ура!), то в 1965 году — 97,6 миллиона.

Социально-классовые последствия «хрущевского прорыва в жилищном строительстве» были следующие: из коммуналок и бараков в отдельные квартиры переселилась вся советская «бюрократия» (вплоть до самой мелкой в лице директоров «провинциальных» школ), значительная часть советской интеллигенции и немалая часть рабочего класса (в первую очередь высококвалифицированных рабочих), — бараки представители этих общественных слоёв очистили совсем, да и в коммуналках стали редкостью. Лозунг: «Каждой семье — отдельную квартиру!», — получил, естественно, в этой среде (среде «бюрократов», «простых» интеллигентов и высококвалифицированных рабочих) самую горячую поддержку. В то же время, значительная часть советского рабочего класса стала ютиться (по сути дела, произошло её относительно обнищание) в коммунальных квартирах, комнатушках общежитий, а то и тех самых (всё более ветшавших... и, в то же время, превращавшихся из временного жилья в «постоянное») бараках, — теперь на её нужды стали обращать даже меньше внимания (бараки не расселены по сей день). Что же касается долговременных, коренных, по сей день проявляющихся последствий «жилищного прорыва», то... простое эмпирическое сопоставление боеспособности (и, шире, способности бороться за свои права) «уроженцев коммуналок» и «уроженцев хрущевок» наводит на крайне невесёлые мысли; проживание в «одно-семейных квартирах» (домов без архитектурных излишеств), в конечном счёте, связано с не сильно меньшим числом бытовых трудностей, чем проживание в «коммуналках», — но если в коммуналках эти неурядицы у всех на виду, то в «одно-семейных» избах они, зачастую, превращаются в невыносимый сор.

Короче говоря, и здесь увидеть «уступку бюрократии рабочему классу» можно, лишь обладая уровнем умственным развития как у Троцкого.

сокращено социальное расслоение в среде рабочего класса

Об этом отчасти уже сказано (одни получили отдельные квартиры, другие продолжали жить в коммуналках и бараках, теряя надежду на улучшение жилищных условий... такое вот сокращение расслоения), а добавить нужно, что, если мне память не изменяет, покойному Биецу был столь ненавистен социалистический принцип распределения благ «каждому — по труду» (или, если более научно, «каждый отдельный производитель получает обратно от общества за всеми вычетами ровно столько, сколько сам дает ему»), что рабочих-ударников сталинской поры он даже, время от времени, называл «рвачами», как бы намекая на то, что работали с полной самоотдачей они только ради «больших» денег, потому что, видимо, работать с полной самоотдачей вообще можно только ради «больших» денег... ну, а жизнь, соответственно, всегда является игрой с нулевой суммой. Потому неудивительно, что последователи Биеца, — некоторые из которых, не исключено, ещё и насмотрелись Семина, — одобряют то, что во времена «великого десятилетия» ударный труд поощрялся существенно слабее, чем при Сталине. Правда, если советских рабочих «выравняли по среднему», — и, стало быть, рабочий класс в целом стал получать от «бюрократии» меньше денег, чем раньше, — то не очень понятно, в чём же тут заключается «уступка бюрократии рабочему классу»... но это мне непонятно, а вот если мыслить как Троцкий, тогда, возможно, всё прояснится.

введен самый прогрессивный трудовой кодекс в мире

Тут биецианцы путают: самый прогрессивный трудовой кодекс в мире был введён в 1971 году, когда «Оттепель» уже плотно сменилась «Застоем». При Хрущеве, — в 1958 году, — были лишь отменены поправки, внесённые в КЗоТ 1922 года в предвоенную пору (с конца 20-ых годов по начало 40-ых). Эти поправки, за которые Сталина и его соратников, в конце концов, люто возненавидела профсоюзная «элита» (и вообще рабочая аристократия) стран «Запада» существенно урезали права... прогульщиков, любителей опаздывать и, в целом, нарушителей трудовой дисциплины. С точки зрения даже «простого» жителя современной России многие из них, пожалуй, тоже смотрятся дико и жутковато, — но есть одно обстоятельство, которое, при оценке этих нововведений, постоянно упускается из виду. И дело отнюдь не в том, что Советский Союз готовился к «большой войне», — совсем в другом.

Когда имеется капиталист-частник, присваивающий себе значительную часть прибавочного продукта (в виде прибавочной стоимости), производимого рабочими, — рабочие, естественно, стараются все издержки, связанные с прогулами, опозданиями и прочими нарушениями трудовой дисциплины, возложить на него. Это обоснованно (справедливо): условия труда и распределения рабочей силы, создаваемые общей анархией производства, свойственной капиталистическому обществу, и особыми «стараниями» отдельных «предпринимателей», зачастую не способствуют (а то и прямо мешают) тому, чтобы рабочие всегда вовремя приходили на работу, а правила поведения на предприятиях несут на себе сильнейший отпечаток произвола «хозяев», — и, что не менее важно, возможно (капиталист, разумеется, будет пытаться переложить все издержки на добросовестных или более удачливых рабочих, но коллективная борьба может заставить его поступаться частью своей прибыли). Но вот когда капиталиста-частника нет, правила труда определяются необходимостью, а государство (пусть его бюрократическое извращение сколь угодно сильно) принимает все меры для разумного распределения рабочей силы, — тогда все издержки от прогулов, опозданий и нарушений правил ложатся бременем только и исключительно на тех, кто не прогуливает, не опаздывает и не нарушает правил, то есть на добросовестных рабочих. Если работа не может быть начата и выполнена без опаздывающего, — его товарищи теряют своё свободное время или свой заработок; если нарушитель «заваливает» работу на своём участке ответственности, — его товарищи вынуждены принимать на себя большую нагрузку. По сути дела, при отсутствии «хозяина»-частника всякий нарушитель трудовой дисциплины превращается в маленького угнетателя, — и меры против него тогда, соответственно, являются мерами против угнетения рабочего класса... а отмена или смягчение этих мер, будучи, несомненно, уступкой бюрократии некоторым рабочим, создаёт слой рабочих, обязанных «бюрократии» своим благополучием.

практически уничтожены остатки частного сектора в экономике и прочее

Тут, видимо, имеется в виду «национализация» городских артелей. Правда, если они относятся к «частному сектору», — то к нему же придётся отнести и колхозы; многие из них Хрущев тоже «преобразовывал» в совхозы, — но, всё же, и оставалось колхозов к концу «Оттепели» слишком много, чтобы говорить об «уничтожении остатков частного сектора». Кроме того, с упразднением машинно-тракторных станций, материальная база колхозов даже укрепилась, и они, соответственно, стали больше похожи на частные предприятия.

Однако самый главный вопрос, связанный с огосударствлением советских кооперативов в городе и на селе, заключается в том, а правильно ли вообще рассматривать их, как «частный сектор». В 1918 году, работая над статьёй «Очередные задачи Советской власти», Ленин высказал следующую мысль: «Кооператив есть лавочка, и какие угодно изменения, усовершенствования, реформы не изменят того, что это лавочка. К такому взгляду приучила социалистов капиталистическая эпоха. И нет сомнения, что эти взгляды были правильным выражением сущности кооперативов, пока они оставались небольшим привеском к механизму буржуазного строя. Но в том-то и дело, что положение кооперативов в корне принципиально меняется со времени завоевания государственной власти пролетариатом, с момента приступа пролетарской государственной власти к систематическому созданию социалистических порядков. Тут количество переходит в качество. Кооператив, как маленький островок в капиталистическом обществе, есть лавочка. Кооператив, если он охватывает все общество, в котором социализирована земля и национализированы фабрики и заводы, есть социализм. Задача Советской власти после того, как буржуазия экспроприирована политически и экономически, состоит явным (главным) образом в том, чтобы распространить кооперативные организации на все общество, чтобы превратить всех граждан данной страны поголовно в членов одного общенационального или, вернее, общегосударственного кооператива. Если от этой задачи мы будем отмахиваться ссылкой на классовый характер рабочих кооперативов, то мы окажемся реакционерами, тянущими назад от эпохи, наступившей после завоевания политической власти пролетариатом, к эпохе, имевшей место до такого завоевания» (ПСС, т. 36, с. 161). Она, эта мысль, осталась в черновиках; Ленин возвращался к ней в последние месяцы жизни (что нашло отражение в статье, известной как «О кооперации»), — но этим, понятное дело, ничего обосновать невозможно. Остаётся лишь вдуматься в смысл того, что высказал Ленин в черновиках.

Кооператив (даже рабочий кооператив, где все трудятся и, внутри предприятия, никто никого не угнетает) при капитализме — это лавочка, работающая на «свободном рынке», вынужденная приспосабливаться к его условиям, конкурировать с обычными капиталистическими предприятиями (а значит, пусть косвенно, и с их рабочими, которые могут, если «их» предприятие «проиграет», остаться без заработка, а то и вообще без работы) и так далее; рабочие этой лавочки, по сути дела, находятся в положении мелких собственников, — и хотя оно отличается от положения обычных мелких буржуа (присутствует коллективное начало), это всё равно не может не оказывать влияния на «свободных производителей». Когда же рабочий класс создаёт своё государство и, его силой, захватывает в свои руки основные средства производства, — тогда «свободного рынка» уже нет. Товарно-денежные отношения (а с ними и рынок) ещё присутствуют в жизни общества, — но область их действия «деспотически» ограничивается и, постепенно, сокращается, вплоть до полного уничтожения; они продолжают оказывать своё влияние на участников рынка, — но уже со времени установления диктатуры пролетариата оно перестаёт быть определяющим. Теперь, соответственно, участники рабочего кооператива направляют свои усилия не на «победу в конкурентном соревновании» (отдельные всплески такого отношения к жизни ещё возможны, но рабочее государство жестоко подавляет их), а на удовлетворение общественных потребностей, — а сам кооператив, соответственно, из «частной лавочки» превращается в островок того общества, где свободные производители, объединённые в товарищество, самостоятельно решают, что и как производить для удовлетворения потребностей общества. Когда всё общество превращается в «общегосударственный кооператив», где все работают ради удовлетворения потребностей всех, самостоятельно управляя общими средствами производства, — тогда это свободное товарищество производителей перестаёт нуждаться в государстве и его «бюрократии», и государство «засыпает», освобождая место для полного коммунизма.

Разумеется, городские и сельские кооперативы, существовавшие в Советском Союзе, не могут в полной мере считаться такими островками коммунизма: даже в городских артелях (о колхозах и говорить нечего) влияние «рыночной направленности» было ещё слишком сильно, качество продуктов (товаров), которые они производили, часто не соответствовало запросам потребителей, нередки были разнообразные злоупотребления. Государственное влияние на кооперативы, конечно, надо было усиливать, делать требования к работникам артелей (это касается и качества их изделий, и отношения к находившимся в их распоряжении средствам производства) более строгими, укреплять их связи с потребителями, — с тем, чтобы из продавцов и покупателей производители-кооператоры и потребители постепенно превращались в сотрудников, чтобы «ремесленники» становились наставниками, под руководством которых (при всё большем развитии политехнического образования и всё большей автоматизации «простых» производственных действий) потребители станут сами производить необходимые им предметы.

Однако «национализация» городских артелей, предпринятая при Хрущеве, была шагом в ином направлении: управление имуществом артелей просто перешло из рук работников артелей в руки «бюрократов». Сделано это было быстро и резко (при этом, о каком-либо сокращении области действия товарно-денежных отношений речи не шло, эта область даже расширилась), — и, в итоге, «бюрократия» просто не могла справляться с управлением «обрушившимися» на неё «дополнительными» средствами производства. Там, где раньше артели заполняли прилавки товарами, работая «на спрос», — теперь стали образовываться пустоты, начал возникать дефицит. В общем, и здесь «уступку бюрократии рабочему классу» разглядеть затруднительно.

Таким образом, из «уступок бюрократии рабочему классу» во времена «Оттепели» остаются только уменьшение количества рабочих часов, — поскольку за первые послевоенные годы советские рабочие и крестьяне не только восстановили разрушенное в годы Великой Отечественной войны, но и существенно продвинулись вперёд, поэтому возникла возможность работать меньше... впрочем, «бюрократы», особенно «младшие» («старшие»-то, понятное дело, как работали без выходных, так и продолжали работать), тоже воспользовались этой возможностью сполна, так что тут трудно говорить об их «уступке», скорее уж они не «уступили», а поделились счастьем, — да, конечно же, «космический прорыв» (и сопутствующий ему общенародный эмоциональный подъём), все основы которого, опять же, были созданы при Сталине (если бы, например, Королева не посадили, то вообще неизвестно, что полетело бы в космос), но осуществлён он был при Хрущеве, так что, конечно, нужно «зачесть» ему. 

Главнейшей новинкой, вошедшей в жизнь советского общества в годы «Оттепели», стало, однако, не это всё (и даже не трёхкратный рост объёма выпускаемой промышленной продукции; к 1940-ому, например, этот объём, по сравнению с 1922-ым, вообще вырос в 24 раза). Главным завоеванием этих времён стало то, что «бюрократия», — и милиция и армия, как её вооружённые отряды, — заново научилась СТРЕЛЯТЬ ПО ТОЛПЕ. Ведь годы правления Сталина — они, конечно, были, как учит нас буржуазная наука, временем очень-очень Большого террора, но... по толпе тогда в Советском Союзе не стреляли; без этого как-то обошлось и тогда, когда (7 ноября 1927 года) вышли на улицы Москвы и Ленинграда троцкисты, и тогда, когда (16 октября 1941 года) московская интеллигенция дала волю своим рыночным устремлениям... даже тогда, когда (тоже осенью 1941 года) в Приволжске, что под Иваново, местные жители вышли протестовать против мобилизации на тыловые работы под лозунгом «Долой советскую власть, да здравствует батюшка Гитлер!», — всё равно, было расследование, были посадки, были расстрелы зачинщиков по итогам расследования, а стрельбы по толпе не было. Но вот, 1 июня 1962 года, рабочие Новочеркасска, под впечатлением «уступок бюрократии», захотели большего, — и на следующий день их угостили свинцом; нельзя, конечно, сказать, что в лучших традициях царской России («Так было и так будет впредь»), — случившегося «бюрократия» стыдилась и старалась сделать так, чтобы узнало как можно меньше людей, — но всё же.