Русский Террор

 Как я уже ранее говорил, нынешний март — месяц двух юбилеев, связанных с правлением российского царя Александра II из династии Романовых. 3 марта был первый юбилей, а сегодня — второй: ровно 140 лет назад помянутый император был казнён бойцами объединения «Народная воля».

Прошлый мой «юбилейный» текст вышел длинным, — но это, как я полагаю, было необходимо... и вот, в частности, сейчас я могу позволить себе обойтись без особых подробностей, рассказывая о тогдашней российской «элите», стоявшей за царём и, собственно говоря, определявшей политику тогдашнего российского государства. Многим может показаться, что она очень похожа на нынешнюю, — и, значит, взаимодействовать с ней нужно точно так же, — но это, конечно же, НЕ ТАК. 

В отличие от нынешней, уважаемой (ничего плохого о ней сказать нельзя) российской «элиты», состоящей из людей, имеющих выдающиеся личные способности (как они их применяют, это иной вопрос) и, вдобавок, зачастую ещё и добротное советское образование, — тогдашняя пополнялась, в первую очередь, на основе «принципа крови»: не собственная личность (с личными способностями, личными знаниями, личными достижениями), а, прежде всего, происхождение давало пропуск в «Высший свет» (исключений было немного, и чем «выше», тем меньше их становилось, лишь «хорошая родословная» могла сделать человека своим «наверху», а новым царём мог стать исключительно сын предыдущего). Такой порядок, к слову, делал положение «первого лица» почти безвыходным, даже если лично это лицо желало чего-нибудь «странного»: за лидерами «Новой России», обычно, стоят сильные буржуазные кланы («питерский», «уральский» или ещё какой-нибудь), объединенные «бизнесом», — а вот цари являлись представителями царской семьи, членов которой не объединяло друг с другом ничего, кроме кровного родства (вообще говоря, каждый её представитель являлся более-менее «законным претендентом на престол», то есть потенциальным конкурентом действующего императора). Пётр I, в своё время, создал себе личную силовую опору, собрав из подростков разного происхождения (там были и отпрыски «благородных семей», и крестьянские ребятишки) «потешные полки», позже развившиеся в гвардию, — но Пётр I жил в другое время...

Насколько я понимаю, Николай I «Высшему свету» был, в общем и целом, неприятен. Кое-как, постоянно «спотыкаясь» и отступая, он всё-таки собрал из «умеренных декабристов» (Галямин, Долгоруков, Зубков, Муравьев-Виленский, Перовский, Семенов, Суворов, Толстой), масонов (Бенкендорф) и прочих мутных личностей (Киселев) некое подобие «Команды». Образно говоря, «Команда» эта, по-бонапартистски вставшая «над» всем русским обществом, имела две руки, и если правая нещадно гвоздила революционеров и просто прогрессивно настроенных деятелей, — то и левая не была без дела: «... впервые государство стало систематически следить за тем, чтобы права крестьян не нарушались помещиками (это являлось одной из функций Третьего отделения), и наказывать помещиков за эти нарушения. В результате применения наказаний по отношению к помещикам к концу царствования Николая I под арестом находилось около 200 помещичьих имений».   

Преемник же Николая I Александр II был во всех смыслах слабее своего отца: поначалу он, вроде бы, показывал какие-то «радикально-реформаторские» замашки, — но «Высший свет» быстро объяснил ему его место, и, в итоге, новый царь стал в руках «элиты» послушной игрушкой. После «Крымской катастрофы» (поставившей под вопрос авторитет всей российской «элиты» на мировой арене) необходимость прогрессивных преобразований в России стала очевидна всем, кроме людей совсем уж безумных, — но «элита» решила провести назревшие реформы так, чтобы «простонародье» не получило вообще ничего. После устранения Николая I «хозяева России» утратили всякий страх, — а грабительская «крестьянская реформа» (по итогам которой помещики потеряли только право торговать людьми, но внакладе не остались, сохранив возможность присваивать плоды крестьянского труда и получив в немалом количестве новые «законные поводы» для того, чтобы обдирать «мужиков») окончательно укрепила в них чувство полнейшей вседозволенности. В конце концов, тогдашняя «элита» додумалась даже до того, что «плохо лежащие» куски российской территории можно продавать зарубежным государствам (ни в коем случае не призываю бороться за «возвращение Аляски»; просто хочу, чтобы Вы, товарищ Читатель, прочувствовали историческое значение продажи «Русской Америки»).

Для русских крестьян «гениальная» политика «Царя-Освободителя» и стоявших за ним сил обернулась самым настоящим голодомором: «За вторую половину текущего столетия особою жестокостью отличались голодовки, порожденные неурожаями 1873, 1880 и 1883 г. (...) Когда в 1873 г. страдала от голода левая сторона Поволжья — самарско-оренбургская, на правой стороне — саратовской — был редкий урожай и хлеб не находил сбыта даже по низким ценам. То же самое наблюдалось в 1884 г. в Казанской губ., когда казанские мужики питались всяческими суррогатами, а на волжско-камских пристанях той же Казанской губ. гнили 1720000 чет. хлеба. Наконец, и в злосчастном 1891 г., когда весь восток Европ. России объят был неурожаем, урожай хлебов в губ. малороссийских, новороссийских, юго-западных, прибалтийских и на севере Кавказа был таков, что в общем в России уродилось на каждую душу несравненно больше тех 14 пудов, которые признаны были тогда достаточными для продовольствия души в течение года. Но покупательная сила нашей массы по отсутствию сбережений столь ничтожна, что всякий неурожай вызывает необходимость правительственной помощи и частной благотворительности как для продовольствия, так и для обсеменения, предотвращения падежа рабочего скота и т. п.». И, по свидетельствам очевидцев, существенное снижение покупательной силы среди «простонародья» произошло как раз после «освобождения крестьян»: «Принимая в земледельческом государстве мерилом общего благосостояния зерновой хлеб, невозможно не сознаться, что до шестидесятых годов отсутствие у крестьянина двух-трехлетнего запасного одонка, обеспечивающего, помимо сельского магазина, продовольствие семьи на случай неурожая, - было исключением; тогда как в настоящее время существование такого одонка представляет исключение», — в условиях, когда наиболее ценная часть земельного фонда у крестьян, под вывеской «освобождения», была попросту украдена, каким-либо излишкам и сбережениям у подавляющего большинства сельских тружеников взяться было неоткуда, все средства «сверх самого необходимого» уходили на платежи в пользу помещиков, чиновников и быстро «легализовавшихся» деревенских капиталистов-мироедов («кулаков»).

Народ, однако, был «освобожден», — и, с точки зрения тогдашних «хозяев России», ему больше не на что было жаловаться; между прочим, и по сей день находятся деятели, не понимающие, чем же это тогдашние российские «радикалы» были недовольны, чего же это им не хватало в «освобожденной стране». Жалобы «простонародья» на обычном языке «хозяевам» были совершенно непонятны, — из-за чего, в условиях недемократического государства с монархической формой правления, «простонародью» оставалось только использовать язык террора. 

Привычным образом, — как во времена Степана Разина или Емельяна Пугачева, — «простой народ», однако, его использовать не мог: «освобожденное» крестьянство раскололось на ничтожное меньшинство, «легализовавшее капиталы», — и большинство, вынужденное искать своё место в условиях новой нормальности. Поиск места происходил через конкуренцию на рынке, постепенно обогащавшую немногих «счастливчиков» и разорявшую большинство тружеников; старая крестьянская община оказалась расколотой изнутри, — но более-менее устойчивое классовое расслоение, которое могло бы послужить новой основой для объединения крестьян, для их сколь-нибудь сплочённых действий, не могло сложиться сразу. При этом, рабочий класс (через несколько десятилетий ставший силой, способной вести крестьян за собой) тогда находился в процессе переформирования, — старые связи «крепостного пролетариата» порвались с отменой крепостного права (тут мне уже пора процитировать «Развитие капитализма в России» Ленина: «Историко-статистические данные об этом производстве показывают значительное уменьшение числа рабочих, именно с 72 638 в 1866 г. до 46 740 в 1890 г. (...) Обязательный труд обусловливал отсталость техники подобных заведений и употребление ими несравненно большего числа рабочих по сравнению с купеческими фабриками, основанными на вольнонаемном труде. Главное уменьшение числа рабочих в суконном производстве приходится именно на помещичьи губернии; так, в 13 помещичьих губерниях (названных в «Обзоре мануф. пром.») число рабочих с 32 921 уменьшилось до 14 539 (1866 и 1890 гг.), а в 5 купеческих губерниях (Московская, Гродненская, Лифляндская, Черниговская и С.-Петербургская) с 31 291 до 28 257. Ясно отсюда, что мы имеем здесь дело с двумя противоположными течениями, которые однако оба выражают развитие капитализма, именно: с одной стороны, упадок помещичьих заведений вотчинно-посессионного характера, с другой стороны, развитие чисто капиталистических фабрик из купеческих заведений. Значительное число рабочих в суконном производстве 60-х годов вовсе не были фабричными рабочими в точном значении этого термина; это были зависимые крестьяне, работавшие на помещиков», — ПСС, т. 3, с. 469 — 470; от себя добавлю лишь, что и крепостными крестьянами, в точном значении этого термина, работники «помещичьих фабрик» тоже, всё-таки, уже не были), а новые, отличающие «классический» городской пролетариат, ещё только складывались.

Короче говоря, крестьянская война в России была тогда уже невозможной, достаточных предпосылок пролетарской революции ещё не было, — и для народной самозащиты требовалось появление мстителей-одиночек, которые, самостоятельно или в составе сравнительно небольших боевых ячеек, взяли бы нанесение ударов возмездия по распоясавшейся «элите» на себя. По существу дела, «народники», это второе (после «декабристов») поколение русских революционеров, вступивших в схватку с самодержавием, и стали такими народными мстителями. От выстрела Каракозова через выстрелы Засулич к малой партизанской войне «Народной воли», — пролёг славный путь отчаянной, самоотверженной борьбы народных заступников против одуревшей от собственной безнаказанности «природной аристократии». Обречённые на поражение и гибель, непонятые теми, ради кого жертвовали собой, — они, обучавшиеся военному делу на ходу, в конце концов... сломали «старый порядок». Представителей «Высшего света» мог заставить пораскинуть мозгами только животный страх за собственную шкуру, — и революционеры-разночинцы заставили «хозяев» испытать этот страх. Если уничтожившая некоторые из наиболее сильно мешавших общественному развитию пережитков феодализма либерализация самодержавного порядка как таковая была бы невозможна без «Крымской катастрофы», — то пусть и небольшой, но всё-таки произошедший в ходе «Великих Реформ» и имевший историческое значение «разворот к народу», достигший высшей своей ступени в «Диктатуре сердца», был бы точно так же невозможен без подвига народовольцев.

Великой трагедией этих революционеров было то, что, будучи людьми очень образованными, они, тем не менее, совершенно не осознавали своего места в истории. Выбивая своими боевыми действиями из правительства некоторые уступки для народа, — они желали с их помощью добиться как раз именно того, для чего эти действия были непригодны. В условиях, когда народное восстание было невозможным, — революционеры-разночинцы мечтали о нём, тщась «разбудить» то, что заснуло навеки, что уже отмерло. Из этой основополагающей, стратегической ошибки вытекали тактические, — революционеры уделяли недостаточно внимания вопросу защиты «простых людей» от попадания под «щепки» ударов возмездия (на чём реакционные пропагандисты начали спекулировать сразу и продолжают по сей день), редко продумывали пути отхода и нередко «играли в благородство» во время «показательных процессов» (кажется, бывали даже случаи, когда народовольцы не пытались скрыться после удачного удара возмездия). В общем и целом, в движении революционеров-разночинцев было, всё-таки, слишком много дворянского и слишком мало крестьянского.

Дело их, однако, не пропало даром. Потерпев поражение, как революционеры, — они победили, как защитники народа: и тактически (заставив-таки правительство несколько облегчить положение трудящихся)... и стратегически (поскольку их «пугающая» борьба отвлекла внимание царской охранки от первых «безобидных» марксистских кружков, заставила царских чиновников даже чуточку способствовать распространению марксистской литературы). Практический опыт, наработанный «корифеями, которые были в 70-х годах» (Ленин, ПСС, т. 6, с. 107), был, — через всестороннее осмысление их ошибок, — использован Лениным и его соратниками при строительстве революционной партии российского пролетариата.