"Освободительное" мошенничество

 Ровно 160 лет назад российский царь Александр II издал манифест об отмене крепостного права. Так начались «Великие реформы», по сей день являющиеся в среде российской либеральной интеллигенции предметом чуть ли не поклонения, — и свершилось величайшее мошенничество во всей истории русского народа.

Для того, чтобы дать Вам, товарищ Читатель, возможность в полной мере понять и прочувствовать размер и значение того злодеяния, которое осуществил тогда царизм под лживой вывеской «освобождения крестьян», мне придётся начать очень издалека, — и рассказать о происхождении того государственного порядка, силами которого «Крестьянская реформа 1861 года» была осуществлена. При этом, мне несколько раз придётся сильно отклониться от основного вопроса, — но эти отклонения, на мой взгляд, совершенно необходимы для прояснения общего смысла.

Российское самодержавие, история которого начинается с XV века (первым российским правителем, официально имевшим титул царя, был Иван IV Грозный из династии Рюриковичей, но история русского самодержавия начинается, по существу дела, уже с его деда, Ивана III), прошло в своём развитии через несколько ступеней, высшей из которых стала имперская. Преобразование царской России в императорскую произошло при царе Петре I Великом, — и стало частью широкомасштабного общественного переворота, совершённого прогрессивной частью тогдашней российской «элиты» (боярства и купечества) под предводительством самого царя. 

Успеху «Петровской революции» немало способствовало то, что XVII век, на излёте которого царь и его соратники начали осуществлять свои преобразования, в русской истории известен, как «Бунташный». В начале того века пресеклась (при «темных» обстоятельствах) царская династия Рюриковичей и само существование русского государства оказалось под вопросом; в качестве силы, возглавившей национально-освободительную борьбу русского «простонародья», тогда выступили поволжские купцы, — в дальнейшем они не стали правящим классом воссозданного государства, но, будучи одной из влиятельных сил, проделали важную социальную работу, по итогам которой сложилась русская нация: «Только новый период русской истории (примерно с 17 века) характеризуется действительно фактическим слиянием всех таких областей, земель и княжеств в одно целое. Слияние это (...) вызывалось усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок. Так как руководителями и хозяевами этого процесса были капиталисты-купцы, то создание этих национальных связей было не чем иным, как созданием связей буржуазных» (Ленин, ПСС, т. 1, с. 153 — 154). Первые десятилетия правления династии Романовых стали временем обострения классовой борьбы. Восстания городского «черного люда» (крупнейшие из которых произошли в Москве в 1648 и 1662 годах; они известны, как, соответственно, «Соляной» и «Медный» народные «бунты») и крестьян (наиболее известна Крестьянская война 1670 — 1671 годов под предводительством С.Т.Разина) потерпели поражения, были жестоко подавлены, — но во время этих народных выступлений «верхи» столкнулись с настоящим революционным террором, который сильно напугал их и сделал терпимыми к любым «чудачествам» царей, поскольку только цари могли дать им защиту от народного гнева (потому-то царю Алексею Михайловичу, отцу Петра I, легко прощали любые «потехи»... ну, и с прогрессивными «чудачествами» его сына, в конце концов, смирились). Определённое значение имели и церковные преобразования, осуществлённые патриархом Никоном (позже репрессированным... при Петре I патриаршество и вовсе было ликвидировано): благодаря его реформам и политическим мероприятиям, которые их сопровождали, наиболее «идейные» ревнители «отеческих традиций» из боярства (которые в недалёком будущем обязательно стали бы горячими противниками преобразований «на немецкий лад») были оттеснены от царского двора и поставлены вне закона (в дальнейшем представители «репрессированных» боярских родов и духовенства вынуждены были искать союза с «простонародьем», нередко, как во время восстания Разина, давая «низовым» повстанческим движениям свои знамёна; потенциально крайне реакционная сила, вытесненная из «элиты» и насильственно противопоставленная ей, превратилась в протестную и революционную), — и, в итоге, консервативные силы при дворе, противодействовавшие Петру, заранее оказались «разжижены» и лишены «идейного стержня».

В ходе «Петровского переворота», — по сути дела, российской буржуазной революции «сверху», — в России утвердился капиталистический порядок, отягощённый множеством феодальных пережитков... которые поначалу не только не мешали новому обществу развиваться, но и способствовали его развитию. Дело в том, что во всём капиталистическом мире вопрос о ликвидации феодальных пережитков был, по сути дела, поставлен лишь в конце XVIII века, — Великая Французская революция стала, в этом отношении, первой «чистой» буржуазной революцией. Во всех предшествовавших ей буржуазных революциях XVI — XVIII веков (от голландской национально-освободительной через английскую вплоть до американской национально-освободительной) вопрос стоял иначе: как вписать в новый порядок крупные осколки прежних общественных отношений. Потому-то в Великобритании и Нидерландах до сих пор сохраняется монархический строй, — только сравнительно недавно ставший пустой декорацией, а прежде являвшийся показателем силы и влияния крупных земельных собственников, живших отнюдь не буржуазным «предпринимательством», — в США вплоть до середины позапрошлого века сохранялось рабство... а в России первый промышленный рывок не только сочетался с сохранением крепостного права, но и нашёл именно в нём свою основу.

Крепостнический порядок в России складывается с 16 века: до той поры крестьяне могли более-менее свободно переходить от одного «барина» (крупного земельного собственника) к другому... и, кроме того, сами «баре» вовсе не были полноправными хозяевами на русской земле. «... до конца 16 в. крепостная форма эксплуатации (наиболее полная форма феодальной зависимости) охватывала лишь отдельные категории сельского населения. (...) В 13-15 вв. отношения феодальной зависимости распространялись на значительное число крестьян, но крепостничество ещё было развито слабо», — значительную (если не большую) часть русских крестьян составляли лично свободные труженики, объединенные в общины, владевшие землёй. И изначально: «крестьянство было ещё юридически свободным (...) Один из способов закрепощения состоял в насильственном захвате общинных крестьянских земель феодалами», — именно крестьянские общины были на Руси законными хозяйками всей земли. Последующий переход крупных кусков пахотной земли в руки «бар» воспринимался крестьянами, как временный, и обусловленный исполнением «боярами» своих общественных обязанностей. Во времена феодальной раздробленности боярин и его дружина защищали крестьян от произвола соседних бояр, — и за это получали от крестьян часть урожая; когда вокруг Москвы сложилось централизованное государство, — как «защитник земли и народа» стал восприниматься московский великий князь, а наделы, которые он раздавал своим слугам («вотчины»), были условием службы и наградой за службу. Повторю: масса русских крестьян издревле воспринимала «земельный вопрос» именно так (наша земля даётся боярам во временное пользование, ради их службы), — и точно так же издревле «верхи» тогдашнего русского общества «обосновывали» свои действия по захвату земли... то есть, короче говоря, на Руси между «верхами» и «низами» существовал этакий «общественный договор». Среди крестьян его существование никому никогда не приходило в голову ставить под сомнение (никто из крестьян не сомневался в том, что земля находится в «барском» владении временно, а по праву принадлежит тем, кто на ней работает), — потому это представление являлось материальной силой, с которой «верхам» приходилось считаться. «Прикрепление» крестьян к земле ничего, по существу, не меняло: до (условно) отмены «Юрьева дня» бояре получали за свою службу землю, после стали получать землю вместе с крестьянами, — но (это очень важно) неизменным оставалось то, что, в понимании массы крестьян (поддерживаемом «верхами»), их земля (теперь вместе с ними самими) передавалась «барам» временно и на вполне определённых условиях.

С началом петровских преобразований крепостные крестьяне отправляются на первые российские фабрики и заводы: если на «Западе» лично свободных (и, предварительно, согнанных со своей земли) людей гнал на фабрики и заводы голод, — то в России их погнал туда кнут крепостника. Не собираюсь тут рассуждать насчёт того, где положение подневольного рабочего было ближе к человеческому (собственно, нигде, грязи и крови было вдоволь и у нас, и у них), — важно понимать, что суть происходившего и в России, и на «Западе» была одна и та же: первоначальное накопление капитала; из русских «крепостных пролетариев» выжимали не «простой» прибавочный продукт, а прибавочную стоимость. Если, однако, на «Западе» оно сопровождалось противостоянием капиталистов и крупных земельных собственников, — то в России некоторые крупные помещики (начиная с самого царя, крупнейшего земельного собственника) становились одновременно и крупнейшими фабрикантами; в свою очередь, «чистые» капиталисты, купцы и первые промышленники (ярчайшим примером являются Демидовы), при Петре I получали дворянство, наделялись землёй и крепостными крестьянами; сопротивление наступлению «нового порядка» со стороны «чистых» помещиков, старого боярства, было (по причинам, о которых подробно рассказано выше) вялым и сравнительно незначительным, они сопротивлялись не столько преобразованиям, как таковым, сколько их углублению, вовлечению в дело широких масс народа. Так возникла хозяйственная основа для русского самодержавия, каким оно известно во всём мире, — земля, промышленные мощности и (разумеется) финансовые потоки оказались в руках одного хозяина, в тех же самых руках сосредоточились и рычаги управления государством.

Так обстояло дело в базисе, — а в надстройке, между тем, сложился... довольно-таки прогрессивный для своего времени государственный порядок, где формальные права царя-самодержца дополнились фактическими правами гвардии, этаким элементом «военной демократии» (через который некоторое влияние на царский «двор» получила даже столичная «чернь»). При этом порядке высшую государственную должность в России могла официально занимать женщина, и даже, представьте себе, женщина-иностранка (такого даже в Советском Союзе никогда не было, а в современной России это теперь и вовсе юридически невозможно). Историческую прогрессивность этого порядка подтверждают, между прочим, выдающиеся военные успехи, достигнутые Россией в XVIII веке: гениальный Суворов и другие выдающиеся полководцы екатерининской поры, выросли на крепкой общественной почве, та же почва дала в их распоряжение умелых солдат.

В середине XVIII века, однако, «петровский порядок» был подрублен под самый корень. В 1762 году недолго правивший император Петр III обнародовал «Манифест о вольности дворянства», — в 1785 году подтверждённый и дополненный «Жалованной грамотой дворянству» императрицы Екатерины II. За простыми росчерками перьев тут скрывался очередной общественный переворот (на сей раз довольно-таки реакционный): крупнейшие земельные собственники освобождались от обязанности нести государственную службу... оставаясь, при этом, крупнейшими земельными собственниками. Выбив для себя вольность, класс российских помещиков получает всё, о чём мог мечтать... после чего с ним происходит нечто похожее на то, что произошло в Испании, когда туда стало в изобилии поступать золото из американских колоний. Дворяне перестают заниматься «предпринимательством», — и через некоторое время дело доходит до того, что в собственных имениях «хозяева» проводят времени меньше, чем на заграничных курортах. На смену капиталисту-крепостнику приходит (разумеется, не сразу; у некоторых представителей дворянства оставалась личное желание служить, и этого «петровского запала» могло хватить на два-три поколения) капиталист-крепостной: развитием промышленности и торговли занимаются наиболее предприимчивые крестьяне, — а кроме того, в «бизнес» в значительном числе направляются представители неполноправных общественных групп (старообрядцы, евреи и представители других национальных меньшинств и так далее). При этом, все основные средства производства продолжают оставаться в одних руках, — руках помещиков; если при Петре I прогрессивные силы имели в своём распоряжении всё, — то начиная с «эпохи» Петра III у них несколько десятилетий нет ничего своего, они даже собственными жизнями не могут распоряжаться без согласования с «хозяевами» (иной крестьянин-«предприниматель» мог подняться настолько, что сам покупал крепостных... но купить самому себе личную свободу мог лишь в том случае, если «хозяин» позволит)... а о каком-либо политическом влиянии не приходится и говорить; конкурентная борьба с иностранными капиталистами тоже, зачастую, складывается не в пользу россиян, «верхи» в ней помогают «своим» далеко не всегда. Ко всему прочему, издревле существовавший между «верхами» и «низами» русского общества «общественный договор», о котором подробно говорилось выше, был уничтожен: из временных обладателей земли и крестьян «баре» становились постоянными хозяевами, — без какого-либо согласования с крестьянством, без какого-либо возмещения. Если при Петре I крепостничество (при всех издержках) способствовало общественному прогрессу, — то теперь становится препятствием на его пути... и возникает вопрос о дальнейшей судьбе крепостного права.

Первая попытка разрешения этого вопроса — «снизу», революционным путём, — известна в истории, как Крестьянская война под предводительством Е.И.Пугачева. Уральский казак Емельян Пугачев объявил себя «чудом спасшимся императором Петром III» и провозгласил восстановление попранной справедливости, обнародовав в 1774 году манифест об освобождении крестьян от крепостной зависимости. На значительной, — и важной в стратегическом отношении, — части территории Российской империи разразилась, по сути дела, гражданская война, численность повстанческой армии достигала сотни тысяч человек, подавить восстание царскому правительству удалось с большим трудом и не с первого раза... на российские «верхи» всё это произвело сильнейшее впечатление.

Уже недолгое царствование сына Екатерины II Павла I отмечено первыми уступками царизма требованиям крестьян; насчёт того, как далеко собирался продвинуться на этом пути лично император, существуют разные мнения (в последние годы этого царя, ранее считавшегося «злодеем», стали «реабилитировать», представляя «народным заступником» и чуть ли не «революционером на престоле»), — точно известно, что российские помещики к инициативам царя отнеслись без понимания (на пятом году царствования он был убит придворными, не исключено, что и в связи с «крестьянской политикой» тоже). При сменщике Павла I, Александре I, начинают разрабатываться проекты отмены крепостного права; из трёх известных проектов лишь «проект Мордвинова» предполагал «освобождение» крестьян без земли, — большинство царских советников признавало такое «решение вопроса» невозможным, и предлагало постепенно выкупать землю у помещиков... собственно, на этом та «крестьянская реформа» и остановилась: «освобождение» без земли было-таки признано невозможным, освобождение с землёй — неосуществимым при данных условиях; в итоге, царь ограничился тем, что разрешил помещикам самим отпускать «своих» крестьян на волю, — при условии, что крестьяне заплатят за себя «выкуп», но с землёй.

Тем временем, Российская империя втягивается в войны с пережившей буржуазную революцию «нового типа» Францией, — заканчивающиеся «Русским походом» Наполеона. Россия несёт существенные потери, вражеское вторжение и неудачи собственной армии вынуждают царя пойти на вооружение народа (при этом, известны случаи, когда русские крестьяне выдавали «своих» помещиков французским оккупантам... последние в таких случаях предпочитали брать «хозяев» под свою опеку), — в общем, старый, «петровский», порядок дальше существовать не мог. Плодов итоговой победы в войнах с Наполеоном хватает Александру I для того, чтобы закончить своё царствование более-менее спокойно (хотя, вообще говоря, об обстоятельствах его кончины существуют разные мнения, дело там «темное»), — после чего начинается политический кризис.

Прогрессивная часть дворянства (политические представители которой известны в истории как «декабристы») ставит вопрос о демократизации политического порядка, — законодательном ограничении монархии (уничтожении самодержавия) либо вовсе установлении республики. 26 (14) декабря 1825 года в Ленинграде (тогда — «Санкт-Петербург») между революционерами и «силами порядка» произошло военное столкновение; особой решительности революционеры не проявили (не мне их судить, но с чисто военной точки зрения все их действия выглядят странно, а ведь эти люди вот только что воевали с самим Наполеоном, и неплохо воевали), — а вот новый император Николай I, напротив, действовал энергично; восстание в столице было подавлено, 15 (3) января 1826 года в сражении при Устимовке (ныне — в Киевской области Украины) царские войска разбили Черниговский полк, ведомый активистами «Южного общества» декабристов.

Тут я обязан сделать отступление. К императору Николаю I и в среде российских революционеров, и в советской историографии сложилось отношение совершенно однозначное, — как к тирану и крайнему реакционеру. Такое отношение является обоснованным, но, всё же, не вполне правильным. Блестяще образованный и имевший склонность к точным наукам, ЛИЧНО император по своим воззрениям не сильно-то отличался от разбитых им декабристов; собственно, некоторых из участников декабристских организаций (например, Муравьева-Виленского) царь не только помиловал, но и сделал частью своей «Команды». Даже в «Большой Советской Энциклопедии» сквозь зубы признаётся: «Однако, несмотря на политику консервации существовавших феодальных институтов, ход развития общества объективно приводил к ряду мер, способствовавших экономическому развитию России: создание мануфактурных и коммерческих советов, организация промышленных выставок, открытие Высших учебных заведений, в том числе технических. Увеличилось, вопреки воле Николая I, количество разночинцев в средних и высших учебных заведениях», — и мне представляется, что скрежет зубовный и вот это вот «вопреки воле» тут не очень уместны. Царь (ещё раз повторю, речь идёт о его ЛИЧНЫХ устремлениях) понимал, в какое время он живёт, ощущал какую-никакую ответственность перед народом, — и, по мере сил, пытался способствовать прогрессу. На годы его правления приходится начало «золотого века» русской культуры, — и это неслучайно, хотя и исключительно личной заслугой царя, естественно, не является.

Николая I, думается, в какой-то мере можно сравнить с Наполеоном: как последний, расправившись с революцией внутри Франции, понёс её идеалы вовне, — так и Николай I понёс вовне «петровские идеалы»... вот только они, к тому времени, уже успели залежаться и начать гнить. Впрочем, сказать, что тогдашняя Россия не несла вовне совсем ничего прогрессивного, всё-таки... нельзя. Для того, чтобы частично «реабилитировать» обсуждаемого русского царя, мне понадобятся надёжные свидетели, — и... они у меня есть. Два. Российского императора они обоснованно ненавидели, — и тем ценнее их показания. Вот, например (поговорим пока о внешней политике), Фридрих Энгельс свидетельствует: «Каким бы пустым ни было это изобретение, но, чтобы додуматься до него, нужна была более умная голова, чем голова Луи-Наполеона. Принцип национальностей является отнюдь не бонапартистским изобретением для возрождения Польши, а только русским изобретением, выдуманным для уничтожения Польши. Как мы увидим дальше, Россия поглотила большую часть старой Польши под предлогом соблюдения принципа национальностей». Вопрос о правах «малых наций», — в XX веке поднятый Лениным до высот признания права на образование отдельных государств за всеми нациями, вплоть до «обломков народов», а не только за «большими национальными образованиями», — впервые был поставлен российской имперской дипломатией, и именно при Николае I он ставился с наибольшей остротой за весь «имперский период». Конечно же, российское самодержавие использовало этот вопрос в своих корыстных интересах, для «обоснования» собственных реакционных устремлений, — но... разве такое вообще не случалось в истории сплошь и рядом, что прогрессивный элемент в политике тех или иных эксплуататорских классов сочетался с их реакционными устремлениями, использовался для их осуществления? И разве не бывало так, что угнетатели, руководствуясь корыстными и реакционными устремлениями, — всё-таки в некоторой мере способствовали общественному прогрессу? 

Вопрос о правах »малых наций» поднимался Николаем I для «обоснования» похода против Венгерской революции, — царь выступил в качестве «защитника прав» местного славянского населения; разумеется, сами по себе «права наций» его особо не интересовали, но... «репрессии венгерского революционного правительства против крестьянских движений (...) мадьяризация национальных областей Венгрии», — всё это было присуще венгерскому революционному движению. И в некоторой мере русская армия тогда выступила-таки защитницей прав «малых наций» Венгрии, — хотя это и не было целью русского вмешательства. Что касается целей вмешательства, — то тут, между прочим, Николай I (в отличие от Екатерины II, использовавшей «принцип национальностей» для территориального расширения Российской империи) проявил великорусский национал-мазохизм: в условиях, когда у «благодарной» Австрии можно было получить всё, что угодно, — не взял ничего, не посягнув даже на исконно-русские земли, доставшиеся Австрии во время разделов Польши; кровь русских солдат была пролита исключительно ради «Европейской Стабильности».

Что же касается политики внутренней, — то тут самое время дать слово второму надёжному свидетелю. Карл Маркс рассказывает: «...при Николае целый ряд указов ограничивал власть дворян над их крепостными, давал последним право (указ 1842 г.) заключать со своими владельцами договоры относительно отбывания ими повинностей (в силу чего они косвенно получили разрешение вести судебные процессы против своих господ), брал на себя (1844 г.) гарантию от имени правительства о выполнении крестьянами обязательств на основании этих договоров, обеспечивая крепостным право (1846 г.) выкупаться на свободу, если поместье, к которому они были приписаны, должно было быть продано с торгов, и давал возможность (1847 г.) крестьянам, приписанным к такому поместью, немедленно по поступлении этого поместья в продажу купить его целиком всем миром. К великому удивлению как правительства, так и дворянства, неожиданно оказалось, что крепостные были вполне готовы к этому и действительно стали скупать поместья одно за другим; более того, оказалось, что в очень многих случаях землевладелец был только номинальным собственником, ибо от долгов его освободили деньги его же собственных крепостных, которые, разумеется, приняли необходимые предосторожности, чтобы фактически обеспечить себе и свою собственную свободу и владение поместьем» (Маркс и Энгельс, Соч., 2-ое изд., т. 12, с. 699 — 700). По сути дела, Николай I дал русским крестьянам действительную возможность выкупиться вместе с землёй, — Маркс говорит о «великом удивлении» российского правительства (но не лично царя), а я подозреваю, что всё произошедшее вполне соответствовало царской задумке, и полная готовность крестьян может объясняться не только их сметливостью, но и некоторым содействием «сверху». И мог бы царь Николай I по праву получить в истории прозвище «Освободителя», — но...

Историческая необходимость давала в 1825 году России возможность пойти только по двум путям: или постепенная (возможно, очень медленная, с многочисленными уступками «верхам») демократизация государственного строя, — или установление полного самодержавия. Сейчас в российской буржуазной пропаганде довольно широко распространено мнение, согласно которому «либеральная демократия» означает положение, при котором непонятно, с кого спрашивать, — а вот самодержавие, мол, означает «абсолютную ответственность». И это соответствовало бы действительности, но... единолично управлять даже коллективом из «всего» нескольких тысяч человек физически невозможно, — а если этот коллектив состоит из десятков миллионов людей, расселённых по огромной территории, то и подавно. У единоличного правителя неизбежно образуется свита, — и полное самодержавие, предполагая «абсолютную ответственность» лично самодержца, означает ещё и полнейшую безответственность той части свиты, с которой самодержец не «работает» лично. Поражение декабристов означало вовсе не то, что у Николая I, как победителя, появится простор для самостоятельного исторического творчества, — а установление в России самодержавного правления «священного союза» богатейших помещиков («Высший Свет») и провинциальных чиновников («столоначальников»; широко известны слова самого царя: «Россией не я управляю; Россией управляют сорок тысяч столоначальников»). Поскольку же к тому времени обе стороны этого «священного союза» совершенно утратили всякую «предприимчивость», превратившись в чистейших социальных паразитов, — то не приходится удивляться тому, что, при неплохом царе, на российской земле установился порядок, который был похуже немецко-фашистской оккупации.

О преступлениях, которые тогдашняя «элита» (российская лишь по происхождению, предпочитавшая большую часть времени жизни проводить за границей и не особо-то жаловавшая русский язык) совершила против русского народа, можно говорить долго... а можно обойтись всего тремя словами: они убили Пушкина (подведя великого русского поэта к «честному поединку» с профессиональным военным). При этом, царь с определённого времени Пушкину покровительствовал, — и, предполагаю, причина заключается в том, что лично царю не было безразлично, кем он сам останется в истории, и талантливого поэта он вполне искренне хотел подержать... вот только дело показало, что в руках у Идалии Полетики рычагов политического влияния было больше, чем у «императора и самодержца всероссийского».

Имея такое влияние на политику внутреннюю, «жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи», разумеется, не могли не иметь влияния и на внешнюю политику тогдашнего российского государства. В том, чтобы Россия была «жандармом Европы» и её пугалом, они, — предпочитавшие, повторю, проводить жизнь на европейских курортах, — были заинтересованы не меньше, а гораздо больше царя: это укрепляло их авторитет на международной арене (за всяким российским бездельником, прожигавшим жизнь в Баден-Бадене, стояли не только его личные 300 крепостных, но и полки всей царской армии), и, в то же время... на фоне «государственного медведя» лично они могли создавать себе образ «утонченных и культурных людей».

Соответственно, и «Крестьянский переворот» эти паразиты, едва почувствовав опасность для своего положения, с лёгкостью сорвали: «...другой указ (от 15 марта 1848 г.) распространил право покупки на каждого крепостного в отдельности, тогда как до тех пор оно принадлежало только сельским общинам. Эта мера не только разрушала объединения, охватывавшие деревни и группы деревень какой-либо волости и до сих пор дававшие крепостным возможность собирать капитал для такой покупки, но она, кроме того, сопровождалась еще некоторыми особыми условиями (...) покупая имение, к которому они принадлежали, крепостные не покупали своей собственной свободы (...) вся купчая сделка получала силу лишь с согласия прежнего помещика (...) многие дворяне, владевшие своими поместьями, так сказать, по доверенности своих крепостных, в силу того же самого указа получили право и даже поощрялись нарушать эту доверенность и возвращать себе полное владение своими поместьями, причем всякие иски в судах со стороны крепостных были безоговорочно запрещены (...) все надежды на освобождение, казалось, были разбиты, когда последняя война снова принудила Николая прибегнуть к всеобщему вооружению крепостных и, как обычно, поддержать эту меру обещаниями об освобождении их от крепостной зависимости, — обещаниями, которые правительство поручило своим низшим чиновникам распространять среди крестьянства» (Маркс и Энгельс, Соч., 2-ое изд., т. 12, с. 700). Наберусь наглости опять немного «поправить» Маркса: мне кажется, что издать указ 1848 года царя именно вынудили; после этого ему пришлось в «крестьянском вопросе» сдавать назад, — но поражения в ходе Крымской войны дали царю возможность снова «вернуться к вопросу», и он, всё понимая, теперь попытался опереться на вооружённых крестьян; однако «Высший Свет» терпеть восставшего против его мнения царя больше не собирался, — и от «Русского Наполеона» избавились.

К тому времени, — середине XIX века, — крепостные капиталисты уже накопили достаточно денег, чтобы покупать себе политическое влияние. «Призрак 1847 года» (когда их капиталы едва не были использованы для общественной пользы) пугал «хозяев России», — и теперь они НАБРАЛИСЬ НАГЛОСТИ, чтобы сделать то, на что их предки не решались: окончательно разорвать «общественный договор» между «верхами» и «низами», проведя «освобождение» крестьян без земли. Наиболее ценные в хозяйственном отношении «куски» земли у крестьян попросту украли (вести хозяйство без них крестьяне не могли, а «право» пользоваться ими приходилось «отрабатывать», то есть помещики, избавившись от всяких обязанностей по отношению к «свободным» крестьянам, сохранили полную возможность присваивать плоды их труда), — при этом, обложив землепашцев «выкупными платежами», которые они вынуждены были платить помещикам за свою «свободу» вплоть до Революции 1905 года. По сути дела, настоящую свободу получил только крепостной капитал: крестьяне-«предприниматели», имея уже достаточные запасы денег, в «своем куске» земли особо не нуждались (они могли позволить себе хорошее городское жильё), а «выкупить себя» могли без особого труда, — вот им-то «великая реформа» дала права, открыв дорогу «наверх», в младшие партнеры помещиков и «столоначальников».

Короче говоря, именно «освобождение крестьян» в 1861 году и привело к тому, что «элита» Российской империи совершенно и окончательно «освободилась» от каких-либо обязанностей перед «простонародьем», — и, одновременно, «низы» лишились почти всех возможностей влияния на «верхи» (их наиболее платёжеспособная часть была просто-напросто «принята наверх»). Для гражданского диалога «низам» оставался только один язык, — и уже скоро они его освоили... впрочем, об этом, надеюсь, будет возможность поговорить позже: в этом году грядёт ещё один юбилей, связанный с правлением Александра II.