Разница — есть!

 Раздумывал насчёт того, не надо ли вставить эту цитату из классики в текст о том, что следовало делать советским коммунистам (чтобы история Советского Союза не закончилась тем, чем она закончилась в жизни), — и, в конце концов, решил, что лучше дать её отдельно. Потому что её нельзя дать просто так, нужны пояснения.

Ведь когда в качестве обоснования чего-либо приводится цитата из литературного произведения, — всегда можно «нарваться» на такой довод, что, мол, высказанная мысль принадлежит не писателю, а лирическому герою, и вставлена в текст она, допустим, просто для красоты. А тут ещё вот какое дело: именно данную мысль, ко всему прочему, высказывает не главный герой. И даже не второстепенный. Вообще не герой — просто эпизодическое действующее лицо, которое (как мне кажется) только затем на страницах произведения и появляется, чтобы высказать вот эту самую мысль.

Поясняющее предисловие у меня получается долгим и каким-то интригующим, — но это необходимо. Собственно, начинаю разрушать интригу: произведение, о котором идёт речь, — это книга Всеволода Кочетова «Братья Ершовы». Нашумевший в своё время роман этот вызвал в «оттепельном» Советском Союзе политическую дискуссию, за которой, говорят, внимательно следили и в «маоистском» Китае... да так внимательно, что даже нынче в китайской «Википедии» данному произведению посвящена хоть и коротенькая, но всё-таки отдельная статья.

И вот в одном из эпизодов «Братьев Ершовых» действующее лицо, появляющееся на страницах книги только для того, чтобы это сказать, говорит, обращаясь к главному отрицательному герою:

Хоть Константин Романович и говорит, что главная задача на десять лет вперед — последствия культа ликвидировать, а сталь–то все равно выплавлять придется. Может быть, по–вашему, она теперь и не главная задача, второстепенная, так сказать, а вот придется, придется, Константин Романович

Казалось бы, — просто эпизод. Мелочь. Но — не мелочь. Берусь утверждать: образ простого «инженера, одного из тех, который ездил с ним осенью на пикник и который всегда восхищался деловитостью Орлеанцева» Кочетов в свой роман ввёл для того, чтобы его устами заговорил народ. В том числе и через этот голос народа Всеволод Анисимович, как он сам говорил впоследствии, «хотел показать... ту крепость организма нашего общества, который способен сопротивляться болезни, который и на этот раз справился с болезнью и будет справляться с любыми недугами и впредь», — а показал, ненароком, отношение «просто честных советских тружеников» к кампании по «разоблачению культа личности». Они, желавшие «просто честно трудиться», внутренне примирились с «разоблачением культа», готовы были даже «обосновать» его, кое-что добавить от себя, — но были недовольны тем, что «разоблачению культа» уделяется слишком много внимания, что «разоблачители» слишком далеко заходят... и тем самым заставляют драться тех, кто готов к почётной сдаче.

Собственно, вопрос о том, когда именно «после Сталина» (сразу после его смерти или через несколько часов, дней, недель, месяцев, лет) СССР из диктатуры пролетариата стал «кровавым антикоммунистическим буржуазным режимом», — он важен лично для меня... как раз из-за Кочетова, к творчеству которого у меня особое отношение. Хочется поставить вопрос конкретно, — и понять, являлся ли Всеволод Анисимович функционером фашистского режима, и если являлся, то с какого именно времени. «Молодость с нами» — это уже фашистская литература, или ещё нет? А те же «Братья Ершовы»? «Секретарь обкома»? С «Чего же ты хочешь?» всё понятно, — воинствующая антикоммунистическая пропаганда, — но вот насчёт всего остального мне нужна ясность.

Заодно неплохо бы было маоистам разобраться и со своим идейным наставником, то есть с Мао Цзедуном. Когда китайские товарищи, под его непосредственным руководством, провозглашали: «Вопрос о борьбе против культа личности занимал важное место в работе ⅩⅩ съезда КПСС. Съезд со всей остротой вскрыл факт распространения культа личности, который в течение длительного времени в жизни Советского Союза породил много ошибок в работе и вызвал отрицательные последствия. Эта смелая самокритика, проведённая Коммунистической партией Советского Союза и направленная на вскрытие допущенных ею ошибок, свидетельствует о высокой принципиальности в партийной жизни и великой жизненности марксизма-ленинизма», «Состоявшийся в феврале текущего года ⅩⅩ съезд Компартии Советского Союза является важнейшим политическим событием, имеющим мировое значение. Съезд не только разработал грандиозный план шестой пятилетки и целый ряд важнейших политических установок, направленных на дальнейшее развитие социализма, и осудил культ личности, который привёл внутри партии к серьёзным последствиям, но также выдвинул предложения по дальнейшему развитию мирного сосуществования и международного сотрудничества, внёс выдающийся вклад в дело смягчения международной напряжённости» и так далее, — что советскими товарищами на полную катушку использовалось в «кампании по борьбе с культом» (Об историческом опыте диктатуры пролетариата (Редакционная статья газеты «Женьминьжибао»).— М., Издательство «Правда», 1956; Мао Цзэ-дун. Речь на открытии Ⅷ Всекитайского съезда Коммунистической партии Китая. Лю Шао-ци. Политический отчет ЦК КПК Ⅷ Всекитайскому съезду Коммунистической партии Китая.— М.: Госполитиздат, 1956)... это было пособничество фашизму? Или, может быть, маоистский вариант пакта Молотова — Риббентропа?

Ну, а пока на вышеозначенные вопросы истории не дано научно обоснованных ответов, мне остаётся только сказать ещё о том, всех ли хороших (о плохих, то есть более-менее сознательных контрреволюционерах, тут речи нет) советских людей желание «просто честно трудиться» поражало в равной мере, — и всем ли советским людям это (что позволили таким настроениям себя увлечь) можно поставить в вину.

В некоторой мере желание «просто честно трудиться» (не беря на себя ответственность за решение вопросов государственной важности), утверждаю это, поражало всех советских людей, — и интеллигентов, и рабочих, и партийцев, и беспартийных. Это было и бедой советских людей, и их виной, — но именно мера соотношения беды и вины была различной. 

Советским рабочим и крестьянам («простым», не состоявшим в рядах Коммунистической партии) тоже было присуще желание «просто честно трудиться», — но нужно учитывать, что, во-первых, их «простой» труд был тяжёлым ручным трудом, создававшим материальную основу нового общественного строя; той ответственности, которую каждый «простой» советский рабочий был вынужден на своём рабочем месте нести лично, просто по определению, в силу необходимости, — ему хватало с перебором... тем более, что советские интеллигенты нередко накладывали, своими безответственными или прямо преступными действиями, на рабочих двойную, а то и тройную нагрузку. Во-вторых, — при всём при этом, — интеллигенты советскому рабочему с самого его детства дружно «объясняли», что он, поскольку «загремел» в рабочие (перед тем ещё и пройдя все тяготы армейской службы), является «неудачником», «двоечником», «дурачком». У «простых работяг», воспитанных «лучшей в мире системой образования», желание «просто честно трудиться» означало не столько нежелание нести ответственность, сколько боязнь «наделать ошибок», «накосячить», вызванную, повторюсь, тем, что с детских лет им, плохо вписывавшимся в прокрустово ложе «классической русской школы», внушали (взрослые — детям), что они являются «дурачками» и вообще ни к чему «сложному» неспособны, тем паче к управлению обществом; это было в меньшей мере их виной (читать-то их в «лучшей в мире школе» всё равно учили), в гораздо большей — бедой.

Иначе, как мне представляется, следует оценивать поведение тех рабочих (постепенно превращавшихся в «белых ворон» в своих коллективах), которые по тем или иным соображениям вступали в Коммунистическую партию. Хотя за «повышение процента рабочих в партии» функционеры КПСС боролись вовсю, — вступать в КПСС насильно никто никого не заставлял. Вступление в партию — это был сознательный выбор, дававший (между прочим) определённые преимущества тому, кто его делал, и, соответственно, накладывавший на него определённую ответственность. Если человек, желая «просто честно трудиться», так просто и трудится, стоя у станка — это одно; а вот если этот же человек решил вступить в правящую партию, своей рукой написав в заявлении на вступление, что «желает быть в первых рядах», — тогда и спрос особый. Как бы тяжело (и хорошо) рабочий-коммунист ни работал, — он сам взял на себя ещё и дополнительную нагрузку... и если, взяв эту нагрузку, он тут же решил переложить её на «вождей», то это, как ни крути, является его тяжкой личной виной.

Ну, а с интеллигентами, — и теми, которые в партии не состояли (их, извините, освободили от физического труда вовсе не для того, чтобы они вели себя как «работяги», которые не работают у станка), и, тем более, теми, которые состояли, — думаю, всё ясно. В этой среде тот, кто поддаётся желанию «просто честно трудиться», тот, кто уклоняется от «большой ответственности», — совершает сознательное преступление, превращается, по существу дела, в грабителя, который сознательно обворовывает рабочих и крестьян, сознательно паразитирует на их труде... сколь бы качественные «услуги» он им ни поставлял (их ценность, сколь бы она ни была велика, никогда не сравнится с ценностью исторической работы, проделанной классом капиталистов, сыгравшим в истории чрезвычайно революционную роль, да и с ценностью услуг, оказанных человечеству другими эксплуататорскими классами, тоже).