"Лечение" #фашизм'а: #Маркс #против Димитрова, #Ленин-практик vs Ленин-теоретик

 Продолжу начатый вчера разговор о том, как следует работать с «простыми» людьми, — прежде всего, конечно же, пролетариями, — которые «подхватили» фашистские настроения. Распространение таких настроений в пролетарской среде, в общем-то, объяснимо: как отмечали Маркс и Энгельс ещё в «Манифесте Коммунистической партии», «Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим. К великому огорчению реакционеров она вырвала из-под ног промышленности национальную почву. Исконные национальные отрасли промышленности уничтожены и продолжают уничтожаться с каждым днем» (Соч., 2-ое изд., т. 4, с. 427); классики совершенно справедливо ставили это буржуазии в заслугу, но... по ходу становления и развития капиталистических отношений в ряды пролетариата «падает» значительное число бывших мелких собственников, которые как раз из-за этого самого уничтожения национальных отраслей промышленности и разорились, — таков, пожалуй, самый первый источник нацистских настроений среди рабочих.

Далее, по мере того, как капиталистический порядок обретает относительную «стабильность», так сказать «костенеет», — буржуазный космополитизм, в той или иной мере, становится частью господствующей идеологии, идеологии «верхов»... а поскольку рабочие постоянно чувствуют, что «наверху» находятся их враги, поскольку они постоянно сталкиваются с враждебными действиями «верхов», но далеко не всегда и далеко не сразу осознают происходящее, то все составные части вышеупомянутой идеологии начинают вызывать в рабочей среде (особенно в «низах» рабочего класса, среди низкооплачиваемых и низкоквалифицированных, «неустойчиво занятых» тружеников) неприятие. И, наконец, самую прочную основу эти настроения получили после Второй Мировой войны и «Оттепели» в Советском Союзе, — когда, с одной стороны, официальное «осуждение фашизма» почти что по всему миру получило силу закона, с другой стороны, в мировом коммунистическом движении наступило время... очень мягко говоря, «разброда и шатания». В современном капиталистическом обществе официальное «осуждение фашизма» — неотъемлемая часть «Порядка»; в частности, в России уже десять лет «запрещено издавать, распространять и хранить автобиографию Адольфа Гитлера "Моя борьба"»... а раз «Порядок» навязчиво «осуждает фашизм» и «запрещает свастику», то тем, кто против этого «Порядка», уже и деваться-то становится некуда. Итог такой «антифашистской борьбы» — у всех перед глазами: «В Московском бюро по правам человека фиксируют рост проявлений неонацизма, антисемитизма, исламофобии в ряде стран Евросоюза и США, особенно же высок сегодня уровень ксенофобских настроений, по оценкам правозащитников, в странах бывшего соцлагеря и некоторых бывших союзных республиках».

В этих условиях вполне естественно, что современные коммунисты считают необходимым обратиться, прежде всего, к опыту антифашистской борьбы, развёрнутой мировым коммунистическим движением в период между Первой и Второй Мировыми войнами, — опыту антифашистской работы Коммунистического Интернационала. Чуть более внимательное рассмотрение этого яркого опыта, однако, показывает со всей отчётливостью, что «модель Коминтерна», к сожалению, является совершенно негодной.

В конце второго десятилетия прошлого века коммунистическое движение было на подъёме. Победа рабоче-крестьянской революции в России, восстания пролетариата в Германии, Австрии, Венгрии, Финляндии, всплеск забастовочного движения по всей измученной мировой войной Европе, начало разрушения мирового колониализма (отделение Ирландии от Великобритании, победа «кемалистов» в Турции, бурное развитие революционно-освободительных движений в Индии и Китае), — всё это создавало у прогрессивной общественности впечатление, что Мировая коммунистическая революция случится вот-вот. Коммунисты Европы, так и не решившиеся пойти на полный разрыв с оппортунистической социал-демократией перед Первой Мировой войной и во время империалистической бойни, — бросились навёрстывать упущенное. Первые тяжкие поражения пролетарской революции не смутили их, породив лишь страстное желание отомстить, — за Карла Либкнехта, Розу Люксембург и всех, кого в ходе тех первых боёв убили реакционеры при пособничестве социал-предателей. На этой волне возник Коммунистический Интернационал («Третий Интернационал», «Коминтерн»), — международное объединение возникавших одна за другой, по образцу большевистской партии в России, коммунистических партий.

Сегодня, спустя более чем век после тех событий, можно и нужно признать, что представление, будто Мировая Революция случится вот-вот, владевшее тогда сознанием коммунистов по всему миру, являлось ложным. Точнее, не совсем правильным: Первая Мировая империалистическая война действительно ознаменовала собой начало эпохи общего кризиса капитализма и пролетарских революций; в 1917 — 1919 годах возникла возможность для установления пролетарской диктатуры в ряде промышленно развитых стран Европы, — но... эта возможность была принята за неизбежность, что было ошибкой, которая потянула за собой ряд других существенных ошибок, которые, к сожалению, в дальнейшем так и не были полностью исправлены. О том, чем это увлечение переоценкой успехов революционного движения обернулось для русских коммунистов, мне уже приходилось говорить; теперь настало время поговорить о европейских товарищах, которые за общие ошибки начали расплачиваться даже раньше россиян... и платить им, как всегда бывает в подобных случаях, пришлось собственной кровью.

Коминтерн возник, как уже говорилось, на волне революционных событий 1917 — 1919 годов, подтолкнувших коммунистов мира к разрыву с мировой социал-демократией. Именно отношение к оппортунистам, — «тоже марксистам», позавчерашним товарищам, только вчера превратившимся в смертельных врагов, — было для коммунистов тогда главным вопросом. Объявлять ли оппортунистам немедленно «войну на уничтожение», — или же пытаться вырвать массу рядовых социал-демократических активистов (таких же рабочих, тоже желавших социалистических преобразований) из-под влияния вождей-предателей... а если «войну на уничтожение» объявлять не хочется, а быстро перетянуть рабочих, всё ещё доверяющих «старым вождям», на свою сторону не получается, то каким должно быть соотношение этих крайностей в «промежуточном» подходе... вот, чем были у тогдашних коммунистов заняты головы. Им казалось, что, в общем и целом, марксизм уже одержал окончательную победу в борьбе за умы и сердца, за классовое сознание пролетариев, — и вопрос теперь стоит лишь о том, как доказать правильность своего, революционного истолкования марксизма... привлекая, по возможности, на свою сторону представителей иных общественных классов и слоёв. Распространение среди рабочего класса учений с иными основополагающими установками казалось вопросом, не имеющим существенного значения; представлялось, что немарксистские «рабочие партии», — тогда, в самом деле, весьма немногочисленные и имевшие слабое влияние на массы, — обречены пребывать где-то на обочине исторического процесса... и, в случае чего, с их наиболее отчаянными приверженцами можно взаимодействовать способом «не разговаривать, а колотить». И когда на исторической сцене появились первые, пока ещё очень немногочисленные, «национал-социалистические рабочие штурмовики», — коммунисты (и социал-демократы, кстати, тоже) именно такой способ взаимодействия с ними и стали применять.

Такой подход («не разговаривать, а колотить») левые активисты-«антифашисты», к слову, применяют и по сей день, — теперь уже к неонацистам. Сейчас это не приносит ни пользы, ни особого вреда, — стражи буржуазного «Порядка» прочно удерживают и «правых радикалов», и «левых радикалов» на обочине общественной жизни, время от времени умело провоцируя их столкновения друг с другом. В прошлом веке, однако, всё было по-другому: социал-демократы, актив которых был настроен на порядок более радикально, чем нынешние «функционеры», входили в правительства, коммунисты набирали силу и очень всерьёз задумывались об организации свержения этих правительств с помощью вооружённого восстания... но и «штурмовиков» на улицах городов тех европейских государств, которые по итогам Первой Мировой войны оказались в положении проигравших, почему-то становилось всё больше, и месяц за месяцем, год за годом они дрались всё лучше. Задавить «национал-социалистов» в уличной войне коммунисты и социал-демократы не смогли; среди народа они всё ещё пользовались большей поддержкой, чем нацисты, поэтому занимали больше мест в парламентах... но в конце концов фашисты нашли способы захватить и парламенты тоже. Захватив в свои руки государственный аппарат, они смогли существенно расширить своё и без того уже немалое влияние на трудовой народ в целом и рабочий класс в частности. В распоряжении коммунистов, несмотря на все репрессии, которые на них обрушились, всё ещё оставался дисциплинированный и боеспособный актив, готовый к революционным боям, — но дальше...

Дальше этот актив постигла катастрофа, которая, — чем больше лет проходит с тех пор, тем чаще, — заставляет подозревать, что «массовые сталинские репрессии», затронувшие и Коминтерн, были-таки недостаточно массовыми... а болгарина Димитрова, руководителя Коминтерна и, собственно, главного идеолога «антифашистской борьбы» в том виде, в котором Коминтерн её вёл, немецкие фашисты отпустили из Лейпцига не просто так. Не хотелось бы, конечно, вот так походя выносить тут классику антифашизма «приговор», но Георгий Димитров, всё-таки, был деятелем подозрительным. Первым его значимым политическим действием стало «решение» македонского вопроса, который тогда мучил болгарскую общественность; «решили» его Димитров с соратниками так, что освободительное движение македонских болгар, в котором изначально местные большевики («тесные социалисты») имели существенное влияние, превратилось в антикоммунистическую силу и, в конце концов, стало игрушкой в руках немецко-фашистских спецслужб. Последним, — участие в организации авантюрного восстания греческих антифашистов (против проамериканского правительства), которое закончилось их тяжелейшим поражением... а отдалённым последствием данной авантюры стал, между прочим, советско-югославский конфликт. Ну, а между первым и последним — «героическая антифашистская борьба», увенчавшаяся вывозом боеспособного актива европейских компартий на «Испанский фронт», где эти бойцы-коммунисты, в большинстве своём, либо были убиты, либо психологически сломались; европейское коммунистическое движение, по сути дела, оказалось обезоруженным (и, в дальнейшем, попало в полную зависимость от «московских денег», преодолеть которую можно было, лишь попросив денег у кого-то ещё), советскому руководству пришлось заключать с немецкими фашистами договор о ненападении... ну, а на советский народ, в конечном итоге, летом 1941 года обрушилась единым ударным кулаком военная мощь почти всей Европы, — с последствиями чего обитатели «постсоветского пространства» вынуждены иметь дело по сей день (это я ещё не говорю о том, что советскому руководству, чтобы отбиться, пришлось идти на союз с «западными демократиями»... сопровождавшийся существенными уступками требованиям «демократических» империалистов, одной из которых, в конце концов, стал и формальный роспуск Коминтерна).

Короче говоря, итогом применения в деле борьбы с фашизмом «модели Коминтерна» стало широкое распространение фашистских настроений среди рабочего класса и трудового народа в целом; фашисты обрели на «простой народ» такое влияние, что перебить его могло уже только внешнее военное вмешательство. Ясно, что этакий способ «антифашисткой борьбы» является совершенно негодным, — ни к чему, кроме тяжелейших поражений, его применение коммунистов привести не может.

Между тем, в истории коммунистического движения можно найти и иной подход к работе с немарксистскими рабочими партиями, — на практике доказавший свою плодотворность. Основоположниками этого подхода являются сами Маркс и Энгельс, ещё в «Манифесте» провозгласившие:

«Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям. У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом. Они не выставляют никаких особых принципов, под которые они хотели бы подогнать пролетарское движение. Коммунисты отличаются от остальных пролетарских партий лишь тем, что, с одной стороны, в борьбе пролетариев различных наций они выделяют и отстаивают общие, не зависящие от национальности интересы всего пролетариата; с другой стороны, тем, что на различных ступенях развития, через которые проходит борьба пролетариата с буржуазией, они всегда являются представителями интересов движения в целом» (с. 437)

И тут, разумеется, можно сказать, что «времена были другие», — но... Во всей своей деятельности, на протяжении десятилетий, основоположники научного коммунизма довольно-таки последовательно придерживались именно такого подхода. В Международном товариществе рабочих («Первом Интернационале») нашлось место и для анархистов, и для английских профсоюзных деятелей (в рядах которых уже в середине 19-го века распространились воззрения, близкие к тем, которых в начале прошлого столетия придерживалось правое крыло европейской социал-демократии), и для «феминисток» (которые, в итоге, и нанесли «Первому Интернационалу» смертельный удар, за что история никогда их не простит)... и даже, представьте себе, для французского «Общества пролетариев-позитивистов». Последних, разумеется, приняли отнюдь не с распростёртыми объятиями, — но в продолжительной дискуссии не было отказано и им:

««Пролетарии-позитивисты» в Париже, как известно, послали делегата еще на Базельский конгресс. Возникли прения о том, следует ли допустить его, коль скоро он представляет философское общество, а вовсе не рабочую организацию (хотя он и все его товарищи принадлежат «лично» к рабочему классу). В конце концов он был допущен в качестве делегата отдельных членов Интернационала. Эти ребята теперь конституировались в Париже в качестве секции Интернационала — событие, по поводу которого лондонские и парижские контисты подняли большой шум. Они полагали, что им удалось вогнать клин. Генеральный Совет в ответ на заявление «пролетариев-позитивистов» об их присоединении самым вежливым образом напомнил, что Совет может утвердить их присоединение только после ознакомления с их программой. Они поэтому прислали программу — самая ортодоксально контистская, — которая и обсуждалась в прошлый вторник. Председательствовал Мэдерсхед, очень умный (хотя и враждебный ирландцам) старый чартист, знаток и личный враг контизма. После продолжительной дискуссии постановили: поскольку они являются рабочими, то могут быть приняты просто в качестве секции, но не в качестве «секции позитивистов», ибо принципы контизма прямо противоречат принципам нашего Устава. Впрочем, их дело, как они согласуют свои частные философские взгляды с принципами нашего Устава» (т. 32, с. 381)

Тут надо кое-что пояснить. Французский социолог Конт (почитаемый современной буржуазной наукой, как «основатель социологии») под конец жизни провозгласил «систему позитивной политики», — по сути дела, свою политическую программу переустройства общества на основе принципов «позитивизма»; в конечном итоге, общество должно было прийти к такому состоянию, в котором управление экономикой находится безраздельно в руках «промышленников» (капиталистов), — а в области общественной идеологии столь же безраздельно царит «союз философов, женщин и пролетариев»... «гражданский мир» в таком обществе подразумевался по умолчанию, «позитивная религия» становилась общеобязательной идеологией, — в общем, тот порядок, за установление которого Конт агитировал, нельзя конечно назвать фашистским (в смысле, ни один исследователь творчества Конта никогда его так не называет, да и ни на какой расизм или национализм там не было даже намёка), но было в нём что-то такое буржуазно-тоталитарное. А вот для установления этого порядка Конт считал необходимой диктатуру пролетариата, — точнее говоря, «передачу революционным путем центральной власти нескольким выдающимся пролетариям на время духовного междуцарствия». То есть, когда Маркс рассказывает Энгельсу об «ортодоксально контистской программе» небольшой группы французских рабочих, — то надо понимать, что под нею понималась программа если и не фашистская, то очень похожих на фашистскую.

При этом, естественно, Международное товарищество рабочих не должно было превратиться и не превращалось в «проходной двор»; Маркс и Энгельс добились внесения в его Устав вполне определённых научно-коммунистических принципов, — и отстаивали их в длительных (подчас очень жестоких) спорах с реформистами, анархистами и представителями прочих направлений мысли, имевших то или иное влияние в пролетарской среде. И... нельзя, к сожалению, сказать, что эта борьба, которую Маркс и Энгельс вели много лет, увенчалась полной победой; Международное товарищество рабочих, в конце концов, было распущено, руководство марксистских рабочих партий, возникших как его продолжение, в конечном итоге скатилось в оппортунизм и социал-шовинизм, — а участие в долгих и склочных спорах, мягко говоря, не добавило здоровья ни Марксу, ни Энгельсу. Тем не менее, основоположники научного коммунизма смогли, посредством Международного товарищества рабочих, сделать незаметное дело, без которого многие последующие заметные дела были бы невозможными, — благодаря их усилиям возникло мировое рабочее движение как единая сознающая себя сила. Соглашательские, предательские наклонности среди его руководства обозначились довольно быстро, — но и последовательно революционная его ветвь выросла из того же самого корня. До Октябрьской революции русские большевики были единственной пролетарской партией мира, которая проводила революционную политику решительно и последовательно, — но после Октябрьской революции ей не пришлось долго искать союзников по всему миру, поскольку союзные большевикам силы вызрели внутри погрязших в оппортунизме партий «Второго Интернационала». Социал-предателям удалось втянуть мировую социал-демократию в Первую Мировую войну, — но для того, чтобы удержать массы рабочих под своим руководством, им приходилось идти на обман, приходилось вести антиимпериалистическую пропаганду, приходилось голосовать за резолюции 7-го (Штутгартского) и 9-го (Базельского) конгрессов Второго Интернационала, которые воспринимались «рядовыми социалистами, всеми трудящимися как боевой призыв к активной борьбе против угрозы надвигавшейся империалистической войны»... одним словом, приходилось способствовать вызреванию коммунистического движения внутри «своих» партий.

Об опыте русских большевиков следует, разумеется, сказать отдельно. Глубоко изучив труды Маркса и Энгельса, добросовестно исследовав конкретные российские условия (в том числе и опыт предыдущих поколений русских революционеров), Ленин и его соратники сумели построить партию, способную самостоятельно возглавить революционное движение и привести пролетариат к власти, — в условиях, когда ни о какой помощи со стороны других социалистических государств не могло быть и речи, а рабочие составляли меньшинство населения страны. Основу работы этой партии составила подпольная деятельность, — что объяснялось как жестокостью конкретных условий (партии приходилось иметь дело с царским самодержавием, по существу — открытой террористической диктатурой помещиков и крупнейших капиталистов), так и общими потребностями революционного движения. Создав спаянный железной дисциплиной костяк, действующий в подполье, не имеющий никакой «государственной регистрации», — организацию профессиональных революционеров, — большевики, используя все имевшиеся возможности (вплоть до открывшихся после Революции 1905 года крайне ограниченных возможностей «царского парламентаризма»), стали бороться за влияние среди рабочего класса и во всём обществе в целом... и, в конце концов, российский пролетариат пошёл за большевиками чуть ли не поголовно, к большевистской пропаганде стали прислушиваться не только беднейшие крестьяне, но и многие крестьяне-середняки, и даже среди богатейших капиталистов находились люди, которые давали большевикам деньги на партийную работу (и на партийных условиях).

По ходу их революционной деятельности большевикам пришлось столкнуться и с русским «национал-социалистическим рабочим движением»: широко известно, что в рядах черносотенных организаций состояли «и рабочие Путиловского завода (1500 из них были членами Союза русского народа)», и на других промышленных предприятиях ячейки русских национал-социалистов возникали, но... буржуазные исследователи, всячески выпячивающие «рабочую составляющую» этого русского фашизма, вынуждены всё-таки писать о «промышленных рабочих, доверие которых черносотенцы быстро потеряли». Отряды русских черносотенных «штурмовиков» по своей силе и близко не могут быть сопоставлены с немецкими «штурмовиками» Гитлера.

Само собой разумеется, что без вооружённых столкновений между большевиками и «штурмовиками» не обошлось. Уличные бои случались, кровь лилась, но... уже в «горячем» 1905 году, когда большевики впервые подготовили восстание русского пролетариата (а черносотенцы впервые появились на исторической сцене), Ленин указывал: «Прекрасным военным действием, дающим и ученье солдат революционной армии, боевое крещение им, и громадную пользу приносящим революции, является борьба с черносотенцами. Отряды революционной армии должны тотчас же изучить, кто, где и как составляет черные сотни, а затем не ограничиваться одной проповедью (это полезно, но этого одного мало), а выступать и вооруженной силой, избивая черносотенцев, убивая их, взрывая их штаб-квартиры и т. д. и т. д.» (ПСС, т. 11, с. 343). То есть, когда между революционерами и черносотенцами уже шли военные действия, когда русские нацисты уже убивали сторонников революции и просто «подозрительных людей», — Ленин всё равно в борьбе с черносотенцами именно «проповедь» ставил на первое место, рассматривая революционное насилие как необходимое, но дополнение. В более спокойных условиях Владимир Ильич умел выделить в черносотенстве «одну чрезвычайно оригинальную и чрезвычайно важную черту, на которую обращено недостаточно внимания (...) темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий», — а большевики, под его руководством, умели зацепиться за этот «мужицкий демократизм», умели достучаться и до тех рабочих, которые попали под нацистское влияние.

Кратко большевистский опыт работы с различными рабочими партиями России, — включая и нацистские, — можно подвести, используя слова самого Ленина: «Наверное, теперь уже почти всякий видит, что большевики не продержались бы у власти не то что 2 ½ года, но и 2 ½ месяца без строжайшей, поистине железной дисциплины в нашей партии, без самой полной и беззаветной поддержки ее всей массой рабочего класса, т. е. всем, что есть в нем мыслящего, честного, самоотверженного, влиятельного, способного вести за собой или увлекать отсталые слои». Увы! После Октябрьской революции, давая советы зарубежным товарищам, которые отстали от большевиков, Ленин не оказался на высоте собственного положения. 

Словно бы забыв, что у коммунистов Европы не было того практического опыта революционной борьбы, который был за плечами русских большевиков, — и который, собственно, создал русский большевизм, в то время, пока даже честнейшие и храбрейшие вожди европейской левой социал-демократии сражались в парламентах, — Ленин дал волю собственному великорусскому национал-мазохизму, и стал разговаривать с европейцами, как с чуть ли не наставниками, которые если пока и не могут учить россиян, то вот-вот смогут, быстро наверстав отставание и выйдя вперёд. В работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» он вполне добросовестно изложил опыт большевизма, но смысловые ударения поставил именно на необходимости парламентской работы, важности легальной составляющей в революционной деятельности и тому подобном. И в итоге... Ленин, почему-то полагавший, что имеет дело с равными, — наткнулся на восторженных учеников и подражателей. Заметив, что зарубежным товарищам (не только английским, к которым Ленин обращался непосредственно) «очень часто трудно бывает теперь даже подойти к массе, даже заставить себя выслушать» (ПСС, т. 41, с. 73), — он посоветовал им поговорить с массой о парламентских выборах... и на смену безвременно погибшему герою парламентских боёв Карлу Либкнехту пришёл герой парламентских боёв Эрнст Тельман, — чтобы, в свою очередь, безвременно погибнуть. Коммунисты всё лучше овладевали искусством использования парламентских выражений, — а нацистские агитаторы стали говорить с массами по-простому, и... преуспели. 

Что же касается коммунистического партийного строительства в межвоенный период, то... партия профессиональных пролетарских революционеров нигде в мире, кроме России, не возникла до Октябрьской революции, — но и после Октябрьской революции ни одна из возникших в мире новых коммунистических партий, если говорить по правде, так и не достигла ЭТОГО уровня. Окончательный переход коммунистов Европы «под руку Москвы» связан с фашистскими репрессиями, — но и независимо от них коммунистическое движение на «Западе» (увы!) так и осталось на уровне «агентуры Коминтерна», так и не смогло подняться выше. Коммунисты межвоенной Европы были вернейшими и полезнейшими друзьями СССР, без помощи которых Советскому Союзу в империалистическом окружении было не выстоять, — но... ОНИ ТАК И НЕ СТАЛИ полностью самостоятельными бойцами революции, способными работать без «Московского Центра». И фашистские агитаторы смогли с лёгкостью выставить их перед массами «русской агентурой», — потому что в этой их агитации была доля правды, потому что коммунисты сами дали повод для таких обвинений, потому что зависимость коммунистов Европы от «Москвы» была слишком сильной.

Напоследок стоит сказать о том, что после Второй Мировой войны, имея дело с остатками национал-социализма в Восточной Германии, Сталин применил особый подход, творчески развивающий классический марксистско-ленинский (а не «модель Коминтерна»): для перевоспитываемых рядовых нацистов была создана особая партия, — Национал-демократическая, — ставшая союзницей коммунистов; в её программе и пропагандистских материалах сохранялась националистическая составляющая, — но только в той мере, в какой это не мешало социалистическому строительству в ГДР.